— Это я беру, — сказал он на высокомерном оксфордском английском хозяйке магазина, которая во все время его обхода не спускала с посетителя глаз, сопровождая его на некотором расстоянии. — Если можно, упакуйте мне его в подарочном варианте, пожалуйста. По одному предмету, если можно.
И тогда она сделала то, на что он и рассчитывал: унесла чашки — по две за один раз — к себе в заднюю комнату.
Пока она там орудовала с упаковочной бумагой и ножницами, он еще раз удостоверился, что камеры видеонаблюдения нигде нет, и, проходя мимо полки с вазочкой периода Канси, прихватил ее и на ходу погрузил в глубокий внутренний карман своего пальто.
Потом он встал в дверях задней комнаты и беседовал с хозяйкой магазина, пока она корпела над подарочной упаковкой.
— Это для жены, — пояснил он, — сегодня день нашей свадьбы. Надеюсь, мой самолет улетит в Лондон даже при таком тумане.
Когда на следующее утро Джек Таннер вошел в Венское, Альмен кивнул ему и потаенным жестом указал на свой кейс с интрументами, который стоял на соседнем стуле. Таннер в ответ так же сдержанно кивнул. Час спустя Альмен стоял перед его магазином.
Магазин находился посреди банковского квартала, в последнем еще не отреставрированном здании. Он был антикварным магазином задолго до того, как Таннер вступил во владение им, а это произошло без малого тридцать лет назад. Название Находка тоже сохранилось за ним от прежнего владельца. Не то чтобы оно так уж нравилось Таннеру, но старомодный шрифт из полированных латунных литер на темно-зеленом крашеном фоне его пленил.
В магазине было три окна-витрины из небьющегося стекла со старомодными датчиками, которые при попытке взлома должны были поднять тревогу. А может, и не подняли бы, систему еще ни разу не пришлось испытать в деле.
К мерам предосторожности Находки относилось также то, что дверь в магазин всегда была заперта, и покупатели должны были звонить. Так Альмен и сделал.
К двери подошел сам Джек Таннер. С тех пор, как его многолетняя сотрудница, госпожа Фрайтаг, вышла на пенсию, он вел магазин один. У него почти не было случайных покупателей, и большинство клиентов предпочитали говорить напрямую с хозяином. Когда он уходил завтракать в Венское в своей обычной компании, то вешал на дверь табличку «Скоро вернусь».
Выставочное, оно же торговое, помещение было обрамлено встроенными витринами, смонтированными здесь изначально. Объекты в них освещались подвижными источниками света, которые перемещались по токопроводящей шине, закрепленной на потолке. В середине зала стоял ряд настольных витрин для ювелирных изделий, серебра и мелких предметов. Элегантное помещение было слегка запыленным, и в нем пахло мастикой, которой натирали скрипучий паркет.
Через раздвижную дверь можно было попасть в соседнюю просторную комнату, служившую наполовину выставочным залом для мебели, наполовину складом. А уже оттуда путь вел в маленький кабинет Таннера — ризницу, как он его называл. Туда Альмен за ним и проследовал.
В кабинете доминировал письменный стол в стиле «бидермайер» с мягким вертящимся стулом той же эпохи. Оба предмета во время Второй мировой войны стояли в кабинете генерала Гизана в его резиденции и потому не подлежали продаже, как утверждал Таннер. В распоряжении посетителей в кабинете был лишь двухместный диван в стиле «Луи-Филипп».
Таннер не предложил гостю сесть. Он кивнул на письменный стол и сказал:
— Тогда давай глянем.
Деликатные деловые отношения между ними продолжались уже несколько лет. Вначале Альмен был хорошим покупателем — главным образом американского серебра и «ар-деко». Позднее, когда финансовые трудности вынудили Альмена продавать, он из покупателя превратился в поставщика. Время от времени он приносил Таннеру предметы из своей коллекции. Тот, правда, был скуп, но недостаток щедрости возмещал избытком секретности.
С течением времени запас предметов, с которыми Альмен готов был расстаться, сократился настолько, что он начал рыскать по блошиным рынкам и провинциальным лавкам, охотясь за подходящими для продажи предметами. Но ценовая политика Джека настолько сокращала маржу Альмена, что ему пришлось искать другое решение. По случайности он нашел его в одном антикварном магазине в Эльзасе. Он купил маленькую статуэтку Мадонны, и пока продавец был занят ее упаковкой, Альмен подумал: сейчас я мог бы незаметно украсть вот эту розенталевскую группу фигурок, если бы захотел. И он тут же захотел.
Со временем он усовершенствовал технику, умело отвлекая продавцов какой-нибудь покупкой, так что мог незаметно прихватить то, что ему понравилось. Его одежда, его поведение и тот факт, что он покупал какую-то вещь, вызывали доверие к нему, а в воспоминаниях не наводили на подозрение.
Насколько легко Альмен тратил свои деньги, настолько же строго он хранил свой маленький оборотный капитал, который служил для финансирования отвлекающих покупок и поездок по железной дороге. Поскольку эту деятельность он последовательно проводил только вдали от своего города.
Альмен развернул вазу и поставил ее на стол.
Джек Таннер взял ее в руки, оглядел и сказал:
— Две тысячи.
Цена, которую предлагал Таннер, всегда была окончательной. Редко когда Альмен набирался смелости возражать. Он знал, что не добьется этим ничего, кроме того, что Таннер пожмет плечами, и все.
Ему не оставалось ничего другого, как принимать цены Таннера, тот был его единственным приобретателем. Должно быть, Таннер понимал, что товары Альмена давно уже происходят не из его коллекции. Но он никогда не спрашивал об их происхождении. И еще ни разу Альмен не видел свои объекты в витринных выкладках магазина Находка.
Судя по всему, у Таннера имелись под рукой покупатели, которые были так же деликатны и не расспрашивали о происхождении предметов.
Альмен кивнул, взял деньги и распрощался до следующего раза.
Кованые железные ворота его дома были свежеокрашены. Блестящая чернота соседствовала с золотом, которым были покрыты пики штакетин. Ограда тянулась по обе стороны от воротных стояков вдоль живой изгороди из самшита. Альмен находил, что это выглядит несколько нуворишски, но все же смотрится лучше, чем ржавчина.
На правом стояке ворот были привинчены две латунные таблички — большая и маленькая. На большой значилось: «К, С, L & D — Доверительное управление», на меньшей — «Й.Ф.ф. А».
На левом стояке ворот был закреплен домофон — тоже из полированной латуни — с двумя кнопками. Верхняя была подписана «К, С, L & D», нижняя — «Й.Ф.ф. А».
