зажав папиросу в кулак: так огонек со стороны не виден. Анна решила, что все же лучше идти, чем стоять на месте, дожидаясь неведомо чего. Незнакомец зашагал рядом. Похрустывал гравий под ногами девушки. Мужчина же шел почти неслышно, только изредка звякнет камень.
Отчужденность не исчезала.
«Только бы вида не подать. Что ему стоит ударить? Ничего. Ни крик, ни бегство не помогут. От райцентра уже километра два. Кругом ни души. Ближайший пограничный пост за Козловкой. А на околице — застава. Знает ли он об этом?».
Видимо, и неизвестный почувствовал напряженность молчания.
— Да чего вы забеспокоились? Свой я.
Анна собралась с силами и постаралась ответить как можно безразличнее:
— Чего это мне беспокоиться?
— Но ведь забеспокоились? — настойчиво спросил мужчина.
— Да мне-то что? В пограничную зону прошли? Прошли. Значит, документы у вас проверены.
«Что он ответит на «прошли»? Заметит ли он это «прошли»? Я два раза сказала «прошли», а не «живете». Заметил?»
— Вот и правильно. Вы сообразительный человек. Как зовут-то вас?
— Анна, — и подумала: «Нет. Не заметил».
— Замужем?
— Нет. Тоже одинокая.
— Почему тоже?
— Как и вы.
— А! — и засмеялся. — А я думаю, почему тоже.
— Забыли? — и спохватилась: «Насторожится. Поймет, что догадалась! Вот язык!». — Добавила:
— Вам, мужчинам, стоит из дома выйти, как сразу холостыми становитесь. Или командировочными.
— Я не командировочный. Я тут живу.
— Знаю, что живете. Это так говорят: не женатый, не холостой, а командировочный. Временно свободный.
И они оба рассмеялись.
Анна заметила, что смеялась-то она естественнее, совсем как по-настоящему. А он будто просто «ха-ха» произносил.
Болтая, они поднимались на холм.
Удивительно тяжело с чужим. Догадываешься, что чужой. И не спросить, не сказать. Но он чужой. От него холодом несет, как от большого камня.
Вот рядом идет, наверняка, разведчик. Как по горячей сковородке идет. Даром что русский.
Занятый разговором, попутчик совсем успокоился и тоже пытался шутить.
Поднявшись на холм, они увидели внизу долину, разбросанные в ней цепочки огней на деревенских улицах, едва различимую в темноте безлунной ночи широкую реку — рубеж.
Попутчик остановился:
— По дороге пойдем или в обход, по тропинке? — спросила Анна.
— А куда мы попадем?
— Прямо к околице Козловки. Мой дом как раз на краю села.
— В гости приглашаете?
— У меня мама строгая. Проводите, а сами по дороге дальше. Ведь вам в Щемиловку.
— Да, — рассеянно согласился незнакомец.
Они сошли с дороги и вошли в густой подлесок.
Анна шла впереди. И у нее не проходило ощущение холода на спине. Она свела лопатки, словно обороняясь от удара, которого можно было ожидать каждую минуту.
— Мрачные вы люди, механизаторы, — продолжала болтать Анна. Звук собственного голоса подбадривал ее.
— Будешь мрачным, когда в районе нахлобучку дадут.
— И здорово?
— Порядком. А так мы не мрачные. Через ваше село часто хожу. Может, когда зайти позволите?
— Дорога не заказана.
— Да больно далеко ходить. Вы дольше моего здесь живете. Может, обход знаете?
— Есть. Только неудобный. Ближе к реке. Того и гляди на пограничников наткнетесь, — и добавила: — объясняйся потом, что вы ко мне, а не куда еще шли.
— Ну, это нестрашно.
— Парни, те всегда поймут.
— Может, и поймут.
— Так та тропка от моего дома — в лесок. Там на взгорок по над берегом. А оттуда до Щемиловки рукой подать. Как раз к кукурузному полю выйдете.
— Вот и договорились, — сказал попутчик.
— Да вы же лица моего не видели, — заметила Анна, — может, я рябая или косая.
— С лица воду не пить.
— Вам виднее.
— Коль кривая или косая, так и приглашать постеснялись бы.
— Как знать, — ответила Анна и спросила: — Который час?
— Четыре часа тридцать пять минут. Скоро светать начнет.
— Засветло и доберетесь.
Они шли густым подлеском, скрывавшим все окрестные приметы. Ветви смыкались над их головами, и на затянутом облаками небе не светилось ни одной звезды.
Они давно уже миновали Козловку и вышли к заставе. Им осталось выйти на опушку, вдоль которой обычно возвращались и шли на охрану границы наряды. И теперь Анне и ее ночному попутчику было не разминуться с ними. Оставалась одна опасность: с опушки хорошо виднелась сторожевая вышка на заставе. Заметив ее, незнакомец не мог бы не догадаться, куда завела его Анна.
Но девушка неспроста справилась о времени. Она знала, когда примерно возвращаются наряды: дом-то ее стоял напротив заставы.
«Вот и опушка. Только бы наряд встретился».
— Стой!
Это тихо приказал неизвестный.
«Если не обернусь — сразу все поймет. Поймет, что трушу. И трушу неспроста».
Обернулась.
— Что случилось?
— Это же кукурузное поле.
— Кукурузное.
Неизвестный стоял посреди тропинки, широко расставив ноги.
В серых утренних сумерках он угадывался громадой, готовой во мгновение ока раздавить, расплющить.
— А ты... ты говорила оно после твоего дома.
Неизвестный шагнул к Анне. Теперь она слышала его тяжелое дыхание.
— И это кукурузное поле. А за ним — мой дом.
Неизвестный молчал. Анна поняла, что он уже не доверяет ей.
Она громко рассмеялась.
— Тихо!
«Если нет наряда поблизости — пропала! Но ведь время! Время им идти. Они должны быть рядом».
— Да отстань ты! Чего пристаешь! — и снова громко раскатисто засмеялась.
Неизвестный схватил ее за лацканы плаща.
— Замолчи!
— Пусти! — что было мочи закричала Анна.
Тогда он ударил ее. Коротко, от пояса в подбородок.
Но, прежде чем потерять сознание, Анна увидела, как что-то быстрое, ловкое, прыжком бросилось на неизвестного.
«Собака! — мелькнуло в мозгу Анны. — Наши!».
Его так прозвали за маленький рост, юркость и сообразительность. Кто прозвал? Выдумщик прозвища остался неизвестен, а Витю Семенова и в школе, и на улице, и на заставе, и даже дома звали не Витей, а Мальчиком-с-пальчик.
Витя не обижался. Ему нравилось это прозвище. Он любил сказку о Мальчике-с-пальчик. А еще больше нравилось ему лучше, чем другие ребята, разбираться в породах деревьев, знать больше названий цветов и уметь вывести своих товарищей из любой лесной чащобы к деревне по приметам, известным ему одному.
Может быть, Мальчик-с-пальчик Витю прозвали еще и потому, что его дедушка
