— Нет, я не уеду из Рача до тех пор, пока не утолю своей ненависти к этой семье, покуда Мира и этот французишка…
Он не договорил: его душила злоба. Он стал рычать как зверь. В эту минуту он проходил мимо нас. Стоило только протянуть руку, чтобы его схватить. Но наше внимание привлекли слова Германа:
— В Раче все уже знают, что вы умеете делаться невидимкой, только не знают, каким способом.
— И никогда не узнают, — отвечал Шториц. — С Рачем я еще не покончил своих счетов. Они сожгли мой дом и думают, что сожгли и все мои тайны. Дураки! Нет, Рач не избегнет моей мести, я в нем не оставлю камня на камне…
Только он это сказал, как ветви деревьев в темноте быстро раздвинулись. Господин Штепарк бросился в сторону голосов и крикнул мне:
— Одного я держу, Видаль! Хватайте другого!
Его руки схватили вполне осязаемое, хотя и невидимое тело. Но его оттолкнули с такой силой, что он непременно упал бы, если бы я его не поддержал.
Я ожидал теперь нападения на нас самих при неблагоприятных для нас условиях, потому что мы не могли видеть своих противников. Но мы услышали только иронический смех где-то слева и удаляющиеся шаги.
— Сорвалось! — воскликнул Штепарк. — Но мы по крайней мере знаем теперь, что их можно схватить, хотя они и невидимки.
— Да, это так. Но, к сожалению, они от нас вырвались, и мы не знаем, где они живут.
Тем не менее Штепарк был в восторге.
— Мы их захватим обоих, — говорил он, идя со мной по набережной Батьяни. — Мы узнали слабую сторону нашего врата, и нам известно, что послезавтра Шториц будет на развалинах своего дома. У нас теперь два способа его осилить. Не поможет один способ — удастся другой.
Я расстался со Штепарком и вернулся домой. Марк и госпожа Родерих были у Миры. Я заперся с доктором и сейчас же рассказал ему, что случилось на острове Свендор.
Я передал ему все с подробностями, сообщил и об оптимизме Штепарка, но не скрыл, что я лично этого оптимизма не разделяю. Доктор признал вместе со мной, что ввиду угроз Вильгельма Шторипа, ввиду его непреклонного намерения продолжать свое мщение Родерихам и всему городу Рачу лучше всего будет куда-нибудь уехать. Нужно будет уезжать немедленно и в совершеннейшей тайне.
— Я вполне с вами согласен, — сказал я, — но только вот вопрос: может ли Мира перенести путешествие?
— Моя дочь, в сущности, ничем не больна физически, — отвечал Родерих. — У нее только рассудок поврежден.
— Он к ней возвратится, — с твердой уверенностью возразил я. — И это сделается еще скорее там, где ей нечего будет бояться и где у нее будет другая обстановка.
— Увы! Я не думаю, чтобы отъезд избавил нас от всякой опасности. Вильгельм Шториц может преследовать нас и там, где мы будем.
— Этого не случится, если никто не будет знать, когда и куда мы поедем. Надобно только держать все в секрете.
— Ах, какие уж тут секреты! — печально проговорил доктор.
Он, как и Марк, сомневался, можно ли что-нибудь сохранить в секрете от Шторица. А вдруг он стоит где-нибудь тут в кабинете и слушает, что мы говорим, а сам затевает какую-нибудь новую махинацию?
Во всяком случае, отъезд был решен. Госпожа Родерих возражений не высказала. Ей самой хотелось, чтобы Мира переменила обстановку.
Марк тоже одобрил. О приключении на острове Свендор я ему не сказал. Нашел излишним. Зато капитану Гаралану рассказал все подробно. Против нашего отъезда он также ничего не имел. Он только меня спросил:
— Вы поедете с братом?
— А как же иначе? Мое присутствие при нем необходимо, все равно как и ваше при…
— Я не поеду, — категорически заявил он тоном человека, принявшего непоколебимое решение.
— Как не поедете?
— Так, не поеду. Я должен остаться в Раче, потому что он в Раче. И я предчувствую, что смогу его достать.
Возражать было нечего.
— Хорошо, капитан.
— Я рассчитываю на вас, дорогой Видаль, что вы замените меня для моей семьи; теперь она ведь уже и ваша также.
— Положитесь на меня, — отвечал я.
Я сейчас же приступил к сборам в дальний путь. Нанял две комфортабельные дорожные кареты. Сходил к Штепарку и посвятил его в наш план.
— Вы очень хорошо делаете, что уезжаете, — сказал он. — Жаль, что весь город не может сделать того же.
Начальник полиции был, видимо, очень озабочен. Я находил, что это вполне естественно и понятно. В семь часов я вернулся домой и нашел, что там все уже готово к отъезду.
В восемь часов приехали кареты. В одной должны были ехать госпожа Родерих с Мирой, в другой мы с Марком. Кареты должны были выехать из города по разным дорогам, чтобы не возбудить подозрений.
Но тут произошло нечто непредвиденное и — увы! — самое ужасное из всего, что случилось до сих пор.
Кареты нас дожидались. Первая стояла у главного подъезда, вторая у бокового, возле сада. Доктор и Марк пошли за Мирой, чтобы перенести ее в карету.
В дверях ее спальни они в ужасе остановились.
Кровать была пуста. Миры не было.
Мира пропала!
Когда в доме раздался этот крик, то его значение было даже как будто не сразу понятно. Как — пропала? Не может быть. Куда она могла пропасть? Это было невероятно.
За полчаса перед тем Марк и госпожа Родерих находились в спальне Миры, и она преспокойно лежала на постели, уже одетая по-дорожному. Дышала она очень ровно и как будто дремала. Марк только что покормил ее и сам пошел вниз обедать. После обеда доктор и он отправились наверх, чтобы взять Миру и перенести в карету.
На постели ее не оказалось. В комнате не было никого.
— Мира! — закричал Марк, бросаясь к дому и хватаясь за раму. Но окно было заперто. Если Миру похитили, то не через окно.
Прибежала госпожа Родерих, прибежал капитан Гаралан. По всему дому только и было слышно:
— Мира!.. Мира!..
Она не откликалась. Это было понятно, она не могла откликнуться, этого от нее никто и не ждал. Но куда же она скрылась из комнаты? Как она могла незаметно встать с кровати, перейти через комнату матери и сойти вниз?
Я в это время укладывал в карету разные мелкие вещи. Услышав крик, я вбежал в дом.
Доктор и мой брат бегали взад и вперед и кричали как сумасшедшие.
— Что такое с Мирой? — спросил я Марка.
— Что вы кричите?
Доктор с трудом ответил мне:
— Мира… пропала!..
Госпоже Родерих сделалось дурно, пришлось уложить ее в постель. Капитан Гаралан подбежал ко мне с искаженным лицом и дикими глазами и закричал:
— Это опять он!
Я принялся размышлять. Мнение капитана Гаралана казалось мне не особенно основательным. Что Вильгельм Шториц мог пробраться в дом, это было вполне допустимо. Он мог воспользоваться некоторой суматохой, поднявшейся перед отъездом, и проскользнуть через дверь благодаря своей невидимости. Но тогда, стало быть, он или его лакей все время наблюдали за домом и подстерегали удобный момент?
