Может, даже немного пугающее.
Марина смотрела на него, наморщив лоб, с непонимающим видом.
– А поконкретнее? Скажи ты толком!
Юра замялся и, стараясь осторожнее подбирать слова и чуть растягивая их, с запинкой проговорил:
– Ну, может быть, животное… Или даже человека… Только не совсем обычного вида, так сказать…
Девушка удивлённо воззрилась на него.
– О чём это ты? Что-то я не догоняю. Какое ещё животное?
Юра перевёл дыхание и, тщетно пытаясь выразиться точнее и в то же время не сказать лишнего, забормотал что-то совсем уж маловразумительное:
– Ну это… как бы сказать?.. Одним словом, здоровенный мужик… весь это… того… покрытый шерстью… Ну, типа как обезьяна… или что-то вроде того… Вот, примерно так.
Говоря всё это, Юра старался не смотреть на Марину, смущённо уронив взгляд вниз, на её стройные загорелые ноги, обутые в запылённые синие кроссовки. А когда, закончив, всё-таки поднял на неё глаза, понял, что его опасения были не напрасны: она глядела на него как на сумасшедшего, широко раскрытыми глазами, с изумлением на лице.
– Что ты несёшь? – произнесла она после короткой недоумённой паузы. – Какой ещё мужик? Какая обезьяна?.. Ты прикалываешься, или что?
Юра, не знавший, куда девать глаза от смущения, готовый провалиться сквозь землю, уже проклинал себя за то, что завёл этот разговор, и собирался было, не придумав ничего лучшего, свести всё к шутке. Однако подходящая шутка, несмотря на все его усилия, никак не приходила в голову, и ему не оставалось ничего иного, как топтаться на месте и напряжённо бегать глазами по сторонам, словно в поисках удачной мысли.
Но тут Марина, будто вспомнив вдруг о чём-то, перевела взгляд на реку, затем ещё дальше, на раскинувшуюся на том берегу буйную зелень, и, нахмурив брови, вполголоса промолвила:
– Подожди-ка… Меня только что осенило… Ведь Катя, перед тем как начать тонуть, тоже видела там, – она слегка мотнула головой вперёд, – кого-то огромного, чёрного и косматого… да, именно так она сказала… А теперь ты спрашиваешь о том же. Как это понять? – И девушка впилась в Юру острым, пронзительным взором, от которого он уже не в силах был отвести глаза.
Он понял, что теперь отшутиться или каким-либо другим образом извернуться уже точно не удастся. Глядя в её большие сияющие глаза, твёрдо и испытующе устремлённые на него, он не способен был лгать. Но и выложить всю правду, поведать ей обо всём, что приключилось с ними во время их скитаний по лесу, у него тоже как-то не поворачивался язык. Слишком уж невероятно и фантастично это было, слишком уж походило на страшную сказку, которыми любят пугать себя дети. Он не без оснований опасался, что она не поверит ему, сочтёт его болтуном и выдумщиком, зачем-то скрывающим от неё правду и сочиняющим на ходу нелепые, вздорные истории, рассчитанные на легковерных, наивных простушек, каковой она явно не была.
Марина не переставала сверлить его настойчивым, пронизывающим взглядом. Юра продолжал колебаться, говорить ей или нет обо всём, что он знал, чему стал свидетелем. И неизвестно, сколько бы ещё длилась и чем бы завершилась эта немая сцена, если бы её не прервал Владик, внезапно налетевший на них как вихрь и заоравший, как оглашенный:
– Вы чё, с ума сошли?! Чего вы тут торчите? Иван Саныч уже в лагере! Речь говорит! Все уже в сборе, слушают. Только вас нет… Погнали!
И, выпалив это одним духом, он тут же умчался.
Юра и Марина посмотрели ему вслед, потом снова взглянули друг на друга и, так и не произнеся больше ни слова, медленно пошли следом за убежавшим Владиком.
IX
Как ни был Юра погружён в себя и безучастен к жизни археологов, но даже его невольно заинтересовал этот великий и ужасный Иван Саныч, о котором с таким почти религиозным восторгом вещал Владик. А потому, вернувшись к раскопу, он волей-неволей остановил не совсем безразличный взгляд на крупном, полноватом субъекте в серых летних брюках и широкой белоснежной рубашке с короткими рукавами, свободно облегавшей его дородное, несколько расплывшееся и рыхловатое туловище. Под стать фигуре было и его лицо – большое, мясистое, чуть одутловатое и обрюзгшее, с маленькими водянистыми глазками, пристально и цепко смотревшими на окружающих.
А окружающие – а вокруг Ивана Саныча теснилась целая свита – глядели на своего патрона с преданностью и обожанием во взорах, с виду ничуть не меньшими, чем у Владика. Только, в отличие от честного, простодушного Владика, восхищавшегося неподдельно и бескорыстно, без всякой задней мысли, люди из вельможной свиты, все эти магистранты, аспиранты, преподаватели, доценты и ещё бог знает кто, смотрели на своего «главного» с дежурными, точно приклеенными к лицам улыбками, не способными скрыть от проницательного наблюдателя их внутреннее напряжение и далеко не однозначное отношение к объекту их внимания. Юра, во всяком случае, почти сразу же отметил ненатуральность и фальшь этих улыбок, готовых, казалось, в любой момент испариться и смениться гораздо более искренней гримасой недоброжелательства, неприязни и жгучей зависти, а то и ненависти.
Исключение составлял разве что один щуплый, малорослый паренёк в просторной, чуть великоватой ему куртке цвета хаки и массивных армейских ботинках, обладавший на удивление невыразительной, бесцветной внешностью и, как показалось Юре, несколько смахивавший на крысу. Он, как вьюн, вертелся вокруг Ивана Саныча, преданно, прямо по-собачьи заглядывал ему в глаза и в ответ на каждый его вопрос или распоряжение с готовностью рапортовал:
– Да, шеф!.. Конечно, шеф!.. Будет исполнено, шеф!..
Начальник же благосклонно и покровительственно, как хозяин на верного слугу, поглядывал на бойкого, проворного парнишку и даже порой ласково трепал его по плечу, лениво отцеживая сквозь зубы:
– Молодец, Лёша! Хорошо ты тут всё организовал, стараешься… Не зря всё-таки я выдвинул тебя на руководящую работу. У меня нюх на людей!
Лёша ловил эти небрежные хозяйские похвалы как манну небесную и расцветал после каждой из них, как розан. Он ещё более шустро путался под ногами у шефа, с ещё большей преданностью и умилением – насколько это вообще было возможно – взирал на него и, заходясь от радостного возбуждения, с дрожью в голосе блеял:
– Стараюсь, шеф!.. Бьюсь изо всех сил… День и ночь работаю, глаз не смыкаю…
Бедный Лёша ещё не подозревал, что сейчас, буквально в следующее мгновение, случится нечто непредвиденное и невообразимое, можно сказать, катастрофа, то, что в один миг свергнет его с вершин блаженства и экстаза, на которых он пребывал и наслаждался этим, в бездну ужаса и отчаяния, где «будет плач и скрежет зубов».
Дело
