стих. Верников захрипел обрадованно, вновь поездил рукою по пространству, проверяя, откинет ветер руку в сторону или нет, ветер не откинул, и Верников, кряхтя, подтянул к себе ноги, уперся ими попрочнее в землю и приподнялся над снегом.
Ветер был коварен, он только и ждал этого момента, захохотал торжественно, со свистом сверзся с высоты и поднырнул под человека.
Верников с ужасом ощутил, что нечистая сила отрывает его от надежной тверди, закричал обреченно, шаря по воздуху обеими руками и моля Бога, чтобы тот сжалился над ним, и Бог услышал молитву старого грешника – в последний миг Верников сумел ухватиться одной рукой за березовый обломок. Зацепился мертво. Ветер дернул его один раз, другой, третий и оступился. На время, надо полагать.
На улице по-прежнему не было людей, все вымерли… Верникову стало страшно. Так страшно, как никогда не было…
1 января. Застала № 12. 4 час. 05 мин. ночи
Тетя Дина, встревоженная, все чаще и чаще поглядывала на часы, – никогда ранее мужики так долго не задерживались, – и одновременно продолжала рассказывать Лене новости разных лет, как она сама говорила. Иногда увлекалась, забывала, о чем вела речь, и переключалась на другое, иногда повторялась, замирала на полуслове и вновь смотрела на часы.
– А ты про Карацупу когда-нибудь слышала? – вскинувшись, будто ее кто-то ширнул гвоздем, спросила у Лены.
– Слышала.
– Правда?
– Правда.
– Сейчас ведь время какое – прошлое стали презирать, будто мы нехристи какие… Тех, кто шел перед нами, кто пахал эту землю, кто кровь свою проливал, – всех забыли. Особенно много таких забывчивых среди молодежи, каждый второй страдает потерей памяти. А Карацупа, он остроумный был, и смелый, никого не боялся, даже самого маршала Блюхера, когда тот был министром Дальневосточной республики. У Карацупы дружок был, который впоследствии стал генералом, командовал пограничниками – Константинов… Про Карацупу тогда много писали – упражнялись едва ли не все газеты. А Константинов, стало быть, этому немного завидовал и все время подкалывал дружка. То одним, то другим, то третьим… Как-то он и говорит Карацупе: «Скажи, Никита, только честно – журналисты про тебя всегда правду пишут?» – «А кто их знает, – ответил Карацупа, не дрогнув ни единым мускулом, – что пишут, то я и рассказываю».
– А вы сами Карацупу, тетя Дина, видели?
– А как же! Он к нам в отряд много раз приезжал. И перед смертью был. Уже седой, как лунь, полковник, Герой Советского Союза. Простой, очень приветливый. Настоящий погранец! У меня даже снимок есть – он мой борщ прямо из котла пробует. Вид – довольный, – значит, борщ ему понравился, – в голосе тети Дины появились бархатные нотки. – А мужик мой, старшина Иванов, подарок ему сделал – изготовил винтовочку размером в ладонь, которая стреляет крохотными патронами и приладил к ней оптический прицел. Карацупа был очень тронут этим подарком. Даже расчувствовался, – тетя Дина умолкла и встревоженно глянула в окно, она словно бы забыла, о чем только что говорила.
В серых косматых хвостах пурги появились небольшие светлые всплески, словно бы в воздушном течении играла рыба, потом промелькнуло несколько цветных, розовых, похожих на отсветы зари пятен, ветер немного поубавил свою прыть, через несколько мгновений, бормоча что-то недовольно, стих почти совсем. Он словно бы стыдился своего куража – неправ, мол, был, – нырнул в ближайший сугроб, оттуда переполз под большую ель и укрылся широкими лапами.
– Неужто пурга отдохнуть решила? – неверяще проговорила тетя Дина и перекрестила серое ночное пространство. – Давай, давай, поспи, милая, – потерла пальцами виски. – О чем я только что талдычила?
– О Карацупе, – напомнила Лена.
– Да-да, о Никите Федоровиче, – тетя Дина помяла пальцами затылок и пробормотала неожиданно жалобно: – И когда же они вернутся? А, Ленок?
Лена шмыгнула носом, не удержалась: детская привычка проступила в ней из прошлого.
– Если бы я ведала, тетя Дина… Я и сама волнуюсь, – знающим тоном произнесла она, словно бы Саша Коряков уже стал для нее самым дорогим на этом свете человеком…
1 января. Контрольно-следовая полоса. 4 час. 10 мин. ночи
Удачливого Ли благополучно вытащили из колодца наружу, уложили на снегу. Найда, увидев чужого человека, грозно зарычала. Лебеденко, выговорив ей что-то невнятно, отодвинул в сторону и, заголив нарушителю запястье, начал щупать пульс.
Усталый Коряков подцепил пальцами немного снега, кинул себе в лицо, растер. Холодная жесткая пороша, рассыпающаяся, как крупа, немного привела его в чувство.
– Ну что, есть жизнь в бездыханном теле? – спросил он.
Лебеденко мотнул головой, требуя тишины, хотя какая могла быть тишина в скрипе деревьев и в бормотании пространства? Лицо у контрактника замерло. Затем он ожил, положил руку нарушителя в снег.
– Ну как?
– Пульс есть. Только очень слабый. Совсем не чувствуется.
– Живой, значит?
– Живой.
– Это самое главное. Все остальное нарастет. Мясо на кости, жир – на пузо. У тебя рация как, по-прежнему не работает?
– Только что проверял. Кроме свиста и визга – ничего.
– Сигнальные патроны есть?
– Есть.
– Красные?
– Целых три штуки.
– Запускай первый. Может, ребята нас увидят? А этого деятеля… Надо к врачу, иначе он скапустится.
Перед лицом лейтенанта громко ударил выстрел, и в серые утихающие космы ночи ушел алый светящиеся заряд, окрасил макушки ближайших деревьев в розовый цвет, угас.
– Толку никакого, – просипел Коряков, – видимость – ноль.
– Вот погодка! – Лебеденко выругался.
– Придется тащить этого деятеля самим на заставу. Никто не поможет.
– Дадим еще одну ракету, товарищ лейтенант?
– За-пус-кай!
Хлопнул второй выстрел, в уплотненное, забитое снегом пространство всадилась вторая ракета, также красная, раздвинула тяжелый воздух и угасла.
– Бесполезно, – лейтенант устало вздохнул. – С дежурной соединиться не пробовал?
– Пробовал. Дохлый номер. До часа ночи связь была, слабенькая, а сейчас… Ни слабенькой, ни… никакой, в общем.
– Приблизимся к зданию заставы – будет связь, в зону действия войдем.
Они подхватили Удачливого Ли с двух сторон под руки, один с одной стороны, второй с другой, и поволокли к заставе.
Ветер ожил, сыпанул за воротники по пригоршне снега, придавил к земле Найду. Коряков не выдержал, выругался, нагнул голову, впрягаясь в ношу – идти было далеко…
Если повезет, то они могут встретить одну из «шишиг», которые привозили их сюда, хотя вряд ли – оставлять в контрольной зоне машины не положено… Но, с другой стороны, – а вдруг?
Вдруг у кого-нибудь из шоферов на плечах окажется не тыква, призванная исполнять инструкции, а голова, и водила, видя, что творится, для подстраховки застрянет в зоне контрольно-следовой полосы? А?
Еще раз вряд ли.
А до заставы так далеко…
– Может, его взвалить на плечи и тащить на плечах? – прохрипел Лебеденко.
– Обойдется. Не барин, – Коряков протестующе мотнул головой. – Чтобы потом болтал где-нибудь в Японии или на Окинаве, что ездил верхом на русских пограничниках?
– Да он вроде бы не японец. Не похож, товарищ лейтенант.
– Все они одинаковые, друг на дружку смахивают, будто одним папой сделаны.
– Пальцем они сделаны, товарищ лейтенант, а не папой, раз границу нарушают…
– Может, это и так, а может, и нет…
1 января. Станция Гродеково. 4 час. 10 мин. ночи
Ветер силу свою
