внезапного зимнего тайфуна стала наряднее, дышалось теперь легче, кровь в жилах текла бодрее, это открытие заставило остановиться озябшего, со скрюченными руками Верникова. Он с изумленным видом огляделся: слишком уж резким было преображение, слишком уж стремительно захлопнула за собой дверь пурга. Верников покрутил шеей, освобождая себе горло и произнес незнакомым голосом:
– М-да-а-а-а!
Он не узнавал места, в которых жил, улицу, где находился его дом, деревья с голыми, тщательно оскобленными, облизанными ветром макушками, соседние дома с черными, недобро затихшими окнами. Это был чужой поселок, чужая улица, если сейчас появятся люди, то они тоже будут чужими.
Верников помял себе пальцами горло.
– Скорее, скорее домой! – скомандовал он себе самому и с упрямством камикадзе ринулся штурмовать ближайший сугроб. Увяз в нем, выругался и повернул назад – сугроб оказался непроходимым. Верников огляделся и пошел на штурм другого сугроба, походка у него сделалась суетливой, мелкой, шаг убыстрился, обратился в бег, словно бы старик хотел взять длинный горбатый наплыв с лету, на скорости, но и эта попытка не увенчалась успехом. Верников увяз в сугробе по самый пояс, зачерпнул ботами мерзлого крошева и поспешил отступить.
Казалось, сама природа протестовала против того, чтобы он благополучно вернулся домой. Верников ощутил, что боль в горле усилилась, съела его голос – голоса вообще не стало, вместо него внутри теперь раздавался слабый зажатый хрип, – прозвучал хрип несколько мгновений и стих. Верников, подгоняемый страхом, собственной немощью, засуетился, вновь заплясал на одном месте, примеряясь к очередному сугробу, потом ринулся вперед.
На этот раз он обежал снеговой наплыв далеко, затем развернулся к нему фронтом и, совершив несколько длинных козлиных прыжков, одолел преграду. Постучав ногами об укатанную твердь, сбил с обуви снег, перевел дыхание и понесся дальше.
1 января. Застава № 12. 4 час. 55 мин. ночи
Коряков сидел за столом усталый, с гудящей от напряжения и ломоты в висках головой и, если честно, едва держался – слишком он намучился, разыскивая нарушителя.
Из Гродеково, из штаба отряда, на заставу пробился «Урал» – могучая машина, лучшая из всех авто, какие только знал Коряков, эта машина могла передвигаться по любому целику, по болотам и вязким снежным завалам, способным засосать что угодно, даже вертолет, а «Урал» брал эти топи играючи, к удовольствию водителя. Машину сопровождали два автоматчика и старший лейтенант из разведотдела.
Удачливого Ли увезли.
И только тогда, когда нарушителя сунули в специальный закуток, имеющийся в кузове, на Корякова навалилась настоящая усталость. Все, что было до того – ломота, вялость, дрожь в теле, озноб, тупая боль, выкручивающая ключицы, – все это можно было терпеть, это было не настоящее, а нечто половинчатое, скажем так, и только сейчас на лейтенанта навалилась настоящая усталость: тяжелая, злая, способная привести человека на больничную койку.
Встревоженно глянув на Корякова, Лена тряхнула его за руку:
– Саша, ты чего?
– Ничего, – он едва раздвинул губы в улыбке, – все в порядке.
– Ты плохо чувствуешь себя?
– Нормально чувствую, – но было видно, что Коряков едва держится, ему было просто необходимо повалиться на какую-нибудь скамейку и отключиться хотя бы минут на двадцать; только присутствие Лены, запоздалое новогоднее торжество, солдаты – впрочем, тоже квелые, измотанные не меньше лейтенанта, удерживали его от этого. – Нормально. Только… – Коряков ощупал пальцами воздух перед собой, сделал это аккуратно и пожаловался: – Не пойму, что происходит…
– Что?
– Плывет все… Перед глазами плывет.
– Это от усталости, Саша.
Лейтенант потряс головой, стряхивая с себя то ли наваждение, то ли оторопь – не разобрать, да и не суть важно, что это было, важно, как он чувствовал себя, – он действительно очень устал, но тем не менее, не желая это признавать, произнес упрямым голосом:
– Я не устал… Со мною все о’кей, – он свел в выразительное колечко два пальца правой руки, большой и указательный, показал колечко девушке.
Бодрясь, подхватил Ленин фужер, молча протянул тете Дине, та поспешно налила в фужер шампанского. Лена потянулась к фужеру Корякова, также протянула тете Дине.
– С Новым годом! – сказала тетя Дина, наполняя второй фужер.
Коряков, качнувшись, поднялся на ноги, ткнул своим фужером в Ленину посуду, потом чокнулся с тетей Диной и поинтересовался, ощущая, что усталость жжет ему глаза, а пространство тихо плывет перед ним:
– А где же дядя Леша, старшина наш?
– Сейчас придет, душ принимает.
– Что-то слишком долго он принимает душ, тетя Дина.
– Усталость снимает, смывает грязь. Новый год – явление чистое, вот он и хочет встретить Новый год чистым.
– Суровая ты, тетя Дина…
– Но справедливая.
– Похоже, я дядю Лешу, чтобы выпить с ним шампанского, не дождусь.
– Да ты чего, Санек, он сейчас придет, ты дождись… Сейчас без малого пять часов. Без семи минут пять… А ровно в пять он будет здесь. Могу поспорить.
– Если, конечно, тетя Дина, ты пойдешь и ширнешь его кулаком в бок, он придет в пять, а так… – Коряков качнул головой. – Я очень сомневаюсь.
– Давай поспорим!
– А что! – взбодрилась Лена. – Спор – штука благая. А спор в новогоднюю ночь – вдвойне.
– Хорошо, на что спорим, тетя Дина?
– На бутылку шампанского.
– Правильно, на одну бутылку, поскольку две бутылки бюджет не всякого пограничника выдержит, – Коряков протянул тете Дине руку.
Та ловко хлопнула по ней ладонью.
– Все! Поспорили.
– Ох, и побьет тебя дядя Леша, когда ты проспоришь бутылку шампанского.
– Это мы посмотрим, кто кого побьет.
– Шампанское ныне немалых денег стоит.
– Оно и раньше денег стоило, – круглое лицо тети Дины помолодело, на щеках образовались ямочки – можно представить себе, какой симпатичной она была в юности. – Это во-первых, а во-вторых, смотри, лейтенант, как бы тебя самого не побили… Правда, Ленок? – тетя Дина подмигнула Лене. Та взгляд не отвела, хотя и покраснела.
Шампанское лейтенант Коряков проиграл – старшина словно бы уловив команду жены на расстоянии, переданную по неведомому радио, пришел в канцелярию ровно через семь минут, объявил, пошатываясь от усталости – то, что он устал, было видно невооруженным глазом:
– А вот и я!
Лена зааплодировала старшине. Коряков поднялся с места, виновато развел руки в стороны:
– Извини, дядя Леша, я на тебя поклеп возвел…
– И продул нам с тобою шампанское, – тетя Дина подмигнула мужу.
– Все равно выпьем все вместе, – добродушно произнес тот. – С Новым годом! Дайте хоть выпить, не то я за последние сутки ничего, крепче воды, не пил. Дин, что там на этот счет Расул Гамзатов написал?
– А… Сейчас вспомню. «Вода не утоляет жажды, я пил ее однажды!»
– Вот! – старшина поднял указательный палец. – Понятно, граждане? Поэтому посочувствуйте старому моряку.
– Моряку, – тетя Дина презрительно хмыкнула, – да ты даже плавать не умеешь.
– Неправда! В этом году я освоил новый олимпийский стиль – по-собачьи. Лужу шириной в четыре метра одолеваю запросто.
Тетя Дина налила ему шампанского – половину фужера. Старшина не замедлил возмутиться:
– Мать, по-моему, в этом году ты не пройдешь медицинскую комиссию – у тебя что-то с глазами… Может, нам на курорт съездить,
