все-таки не потерял, скорее наоборот – старался сделаться яростнее, беспощаднее, он взметывался вверх, скручивал там снег в тугие жесткие простыни и сковыривал с верхотуры хвосты, швырял их вниз, тяжелые, как бревна, придавливал все живое, что попадалось ему внизу. Впрочем, внизу ничего живого не было. Ничего и никого, кроме Верникова.
Забравшись в очередной раз на высокую полку, будто леший в бане, ветер взвыл привычно, захохотал, словно бы издевался над человеком, лежавшим внизу, на снегу, а потом неожиданно умолк, словно бы с ним произошло нечто такое, чему и объяснения нет – то ли костью мамонта подавился, то ли бревно ни с того ни с сего проглотил.
Сделалось тихо. Так тихо, что Верников услышал в собственных ушах неясный звон.
Он не верил в то, что слышал, не верил в неожиданную тишину – вспомнил, что перед всяким боем, например, ничего нет страшнее тишины, такая тишина выматывает из солдата все жилы, и всякого крепкого человека, если тот не будет сопротивляться, обязательно перемелет, будто в мясорубке и превратит в тряпку. Несколько минут Верников лежал, не шевелясь, задерживая в себе дыхание… потом отпустил березовый обломок и ощутил страх: а вдруг сейчас налетит ветер и возьмется за старое?
Ветер молчал, не дергался, не теребил человека. Неужто, все осталось позади? Верников всосал в себя воздух, замер: не прервется ли тишина? Нет, не прервалась. Было тихо. Верников перевернулся на живот и вновь ухватился одной рукой за березовый обломок. Потом подтянул к обломку вторую руку, также уцепился.
Было по-прежнему тихо, только по сугробам, шурша противно, ползла неторопливая, словно бы только что проснулась, поземка. И это – после пурги, после светопреставления, что было тут?
Некоторое время Верников крепко держался за обломок ствола, боясь оторваться от него, потом разжал пальцы на одной руке, подержал некоторое время на весу ладонь, затем отпустил вторую руку… Он не верил в то, что ветер сдох… И все-таки сдох, не стало его, унесся неведомо куда.
Верников стер с глаз радостные слезы – наконец-то от него отстала эта нечистая сила, наконец-то… Продолжая держаться за березовый обломок, он приподнялся на снегу, огляделся.
Сделалось светлее. Снежный заряд, похоже, унесся в Китай.
– Вот те, бабушка, и Рождество с Новым годом, – шепотом проговорил Верников и на четвереньках, поспешно, боясь, что заряд вернется, переместился к ближайшему дому, где располагалась контора, поставляющая в поселок чистую воду. Верников иногда заходил сюда, качал права – у него из крана регулярно текла ржавая вода. В конторе к упрекам ветерана привыкли и дело поправляли – рыжая, пахнущая мазутом вода переставала течь, вместо нее вытекала вода белесая, с городской мутью…
Верников прикинул, как ему двигаться к дому, каким маршрутом – напрямую, через сугробы или в обход, по тротуару?
Промахиваться не следовало: вернется ветер – опять может потащить. Верников выругался, стер с глаз слезы, затем, задержав в себе дыхание и набравшись решимости, заваливаясь то в одну сторону, то в другую, оступаясь, побежал к тротуару, к сереющим впереди жилым домам, среди которых находился и его дом.
Снег визжал под ногами оглушающе резко, был тверд, как асфальт, – подошвы не продавливались, скользили по поверхности, и это рождало у Верникова неприятные мысли: а что если вся земля покроется твердой непробиваемой кольчугой? Верников споткнулся, хлопнул впустую ртом, захватывая на ходу воздух, ничего не захватил и полетел в снег. Ткнулся в него теменем и чуть голову себе не свернул.
– Ну, блин!
Дом его находился уже очень недалеко, но идти до него, как он понял, было далеко…
1 января. Застава № 12. 4 час. 20 мин. ночи
На автомобильной стоянке заревел мотор «шишиги». В комнату, где была накрыта елка, заглянула дежурная по связи ефрейтор Керосинова, усталая, с покрасневшими от напряжения глазами. Пятнистая форма сидела на ней изящно, как на манекенщице. Тетя Дина глянула на Олю и привстала на стуле.
– Ну?
– Взяли нарушителя… Лейтенант наш отличился.
– Где взяли?
– В снежном колодце, туда провалился.
Тетя Дина покосилась на Лену, на лице ее возникла довольная улыбка.
– Поздравляю тебя, Ленок! Твой отличился.
– А откуда нарушитель, если не секрет?
– Не секрет. Похож на японца.
– Вряд ли, – сделав знающее лицо, засомневалась тетя Дина, – чего японцам тут делать?
– Что слышала, тетя Дина, то и говорю. В штабе отряда разберутся, кто он, японец или высокопоставленный папуас.
«Шишига» прогрохотала мотором под самым окном канцелярии, черкнула яркими электрическими лучами по стеклам, ослепила на мгновение людей.
– За нарушителем поехали? – спросила тетя Дина, демонстративно протерев глаза.
– За ним самым.
– За это надо выпить шампанского, – сказала тетя Дина.
– Мне нельзя, – Оля выставила перед собою обе руки, правую и левую, – мое дежурство еще не кончилось.
– Ну, чуть-чуть хотя бы, – попробовала настаивать тетя Дина. – Новый год же…
– Нет-нет-нет, – протестующе затрясла головой Оля. – Не дай бог, начальник заставы заметит… Тогда, тетя Дина, все. – Оля развела руки в стороны. – Тогда прощай моя служба!
Тетя Дина сплюнула через плечо:
– Тьфу-тьфу-тьфу! Не говори таких вещей, Оля!
– Что чувствую, что знаю, то и говорю… На границе сейчас хоть деньги платят, ты же знаешь, тетя Дина. В других местах этого нет.
1 января. Застава № 12. 4 час. 40 мин. ночи
Коряков, усталый, с темным сухим лицом и запавшими глазами вошел в канцелярию первым, следом трое солдат втащили нарушителя, положили его на пол, недалеко от елки.
Увидев Лену, Коряков улыбнулся, спросил молча, одними глазами: «Ты?»
– Я, – громко ответила Лена.
Лейтенант вновь улыбнулся и приказал солдатам:
– Влейте нарушителю в рот стакан водки из командирского запаса.
– Он живой, Саня? – испуганно спросила тетя Дина.
– Живой. Только перетрухнул малость, да еще его немного придавило в снежном колодце.
– Как же он туда попал?
– Это у него надо спросить, не у меня.
– Вроде бы японец… да, Санек?
– Я тоже поначалу думал, что японец, но сейчас так не думаю. Похоже – кореец.
Удачливому Ли влили в рот стакан водки, он в то же мгновение ожил, завозился на полу, открыл глаза.
– О! – сказала тетя Дина и засмеялась.
Удачливый Ли что-то едва слышно прошептал.
Коряков подошел к Лене, взял ее руку, поднес к своим губам, поцеловал пальцы. Произнес благодарно и тихо, – так тихо, что даже тетя Дина, обладавшая отменным слухом, не разобрала, что сказал лейтенант:
– Моя Лена!
Лена неожиданно ощутила, что в уголках глаз у нее появились слезы, ресницы склеились, она поняла, что человек этот, Саша Коряков, сегодня стал ей ближе многих других людей, с которыми она была знакома, может быть, даже ближе отца с матерью… В том, почему это произошло, предстояло еще разобраться…
Удачливый Ли тем временем попробовал подняться с пола, глянул снизу диковато нездоровыми, ничего не понимающими глазами, Лебеденко довольно потер руки и засмеялся:
– Во! А ведь оклемался, окаянный! – И добавил, вторично потерев руки: – Крестничек!
1 января. Станция Гродеково. 4 час. 42 мин. ночи
Небо начало стремительно приподниматься, снег, просыпавшийся на землю, улегся в ямах и ложбинах, выскребенных ветром, сделалось светлее.
Земля после
