промежутков.
— О, нет, уйти вам не удастся… Это было бесполезно, юная мисс… — Морнинг Мист ощерился. — И слишком, слишком громко… Старый Морнинг Мист не любит этого, юная мисс, не любит… не любит, когда в его храме шумят, о, да… но к счастью, есть кому об этом позаботиться, юная мисс, и вы увидите это сами… ненадолго, хи-хи… Потому что в библиотеке должна царить тишина!
Темпест попыталась ударить молнией снова, одновременно разгоняясь, благо звероморфы отклеились от стены, оставив на ней внушительные выбоины, и вновь пошли в атаку, намереваясь хоть ослепить противника и попробовать ударить по ларцу снизу или подсечь чудовищу ноги, но тут Морнинг Мист со злобным хихиканьем открыл ларец — и наступила тишина. Темпест и представить себе не могла, насколько она, весь мир для неё зависел от звуков — и обрушившийся океан безмолвия вмиг ошеломил её заставил споткнуться, потеряв ориентацию, но это было лишь начало.
Вслед за ошеломлением пришёл ужас, ибо затопившее всё вокруг Великое Безмолвие пожрало саму возможность звука, стирая то, что было мыслями, образами, неразрывно с ними связанными, ледяной пустотой поглощая, растворяя то, что было самой её сущностью. Шарахнувшаяся куда-то в сторону единорожка упала, не ощутив этого, лишь кое-как осознав обрывками гаснущего, расползающегося в океане Тишины разума.
Она билась на каменных плитах, пытаясь услышать, ощутить хоть что-то — но даже понятия каких-то ощущений уже гасли, их смысл становился ничем, исчезая в бездне захлёстывающего её Ничего… Распадающееся сознание смутно отметило пролетевший мимо мохнатый клубок — в смертном ужасе звероморфы вцепились друг в друга, разрывая в клочья. То немногое, что осталось в комке истаивающего страха от Темпест, им позавидовало — её ждало нечто много худшее, нежели смерть… почему-то вспомнился вкус чая, которого… понятие тоже стёрлось, исчезло, кануло в надвигающийся мрак небытия, но породило искру. Отчаянным усилием вскинув голову, Темпест нашла полуослепшими глазами заходящуюся в беззвучном безумном хохоте тень чудовища, сорвала с пояса флягу, и судорожно сорвав крышку, толкнула её вперёд. Блеснув в сжимающем Темпест мраке и ужасе серебром водной дорожки, та подкатилась к ногам Морнинг Миста.
Чудовище с недоумением опустило взгляд, осклабилось, подняв глаза на Темпест… и она, уже падая, последними остатками воли ткнула в разлитую воду обломком рога, отдавая всё, что имела. Огромная искажённая тень перед остановившимися глазами единорожки встала дыбом, корчась в ирреально-нереальном кошмаре… а затем на неё обрушился чудовищный, сотрясший вселенную грохот, ставший избавлением.
Выпавший из лап Морнинг Миста ларец упал и раскололся на части. Под заглушающий всё и невероятно приятный рёв крови и грохот собственного пульса в ушах, делающий ей вновь живой, Темпест, с трудом приподняв голову, успела увидеть, как извивающегося и корежащегося Морнинг Миста затягивает в себя… нечто. Темпест не знала, как это описать… как можно описать ничто? Оно не имело ни формы, ни образа, ни цвета, оно будто не давало себя увидеть — но оно было. И немыслимый ужас на морде проваливающегося в никуда и тающего чудовища заставил единорожку инстинктивно, не думая, заскрести ногами, отползая подальше, куда угодно, лишь бы прочь, подальше от… этого кошмара. Даже воспоминания о том, что она испытала полминуты назад, жуткое пятно пустоты в разуме и памяти, были лишь жалким отражением того, что пожирало Морнинг Миста. И Темпест готова была разбить голову о ближайшую колонну, лишь бы не достаться этому.
Но оно, втянув остатки своего незадачливого жреца, провалилось само в себя и бесследно исчезло из мира, которому было слишком чуждым, и который отторгал его всеми силами. Ещё долго единорожка лежала, бессмысленно пялясь на оставшуюся лежать на мраморе флягу, наслаждаясь ощущением своей материальности, живости, бегающими по онемевшим от холода мрамора лапкам мурашками, вновь обретшим смысл, образы и значения миром вокруг, и весёлым журчанием льющейся из горлышка воды… пока растекающася лужа не поползла под неё. Темпест стало мокро и холодно — но и это её лишь порадовало. Тем не менее, с сожалением решила она, спастись от неведомой дряни и загнуться от элементарной простуды, валяясь на холодном мраморе, было бы попросту обидно.
Спустя полминуты попыток подтянуть под себя дрожащие ноги, она всё же кое-как села. Помотав головой, с третьей попытки Темпест упрямо встала, и пошатываясь, пошлёпала за флягой. Обломки проклятой коробки неведомая хтонь утащила с собой, проявив вполне уместную, по мнению Темпест, вежливость. Ибо от неё самой подвигов на ниве уборки сейчас ожидать не приходилось. Добравшись до фляги, единорожка надолго к ней присосалась, наслаждаясь непередаваемым букетом ощущений от прохлады льющейся в горло неимоверно вкусной воды и даже ломотой в зубах.
Наконец, с неохотой оторвавшись от спасительной во всех смыслах воды, Темпест, в полной мере чувствуя себя заново рождённой, опять встала. Вспомнилась старая легенда, и кобылка хрипло фыркнула. Вот уж действительно — используй то, что даёт жизнь… Теперь на ногах стоялось гораздо лучше, и единорожка, подобрав крышку от фляги, пошла в сторону вновь открывшегося — или ставшего видимым? — выхода. Не удостоив вниманием звероморфов, валявшихся в луже крови, она уже предвкушала доклад Шторму. Это будет… интересно. Как и реакция местных жителей. Темпест мрачно усмехнулась. Наверное, она будет первой из тех, кого угостили таким вкусным чаем, кто сможет об этом рассказать…
* * *
— Ого… — только и сказала Свити.
— Ух ты… — Скуталу попыталась опустить нервно вставшие дыбом крылышки, но удалось ей это далеко не сразу. — Потрясно…
Эпплблум лишь крякнула, дёрнула плечиками и сунула в рот остаток забытой гренки.
— М-да. — Дискорд, слушавший со всё более хмурым видом, посмотрел на Луну. — Так чей это был на самом деле храм, Луна? Даже я про такое не слышал.
Та отсутствующим взглядом смотрела в костёр, как-то рассеянно хмуря лоб. Наконец неохотно ответила:
— Давным-давно один великий и мудрый в несчастную годину умопомрачения сказал, что всё в мире — пустота. Ничто царит в космосе, ничто меж частицами материи, весь мир — иллюзия над пустотой. А раз ничего нет, то нет и никаких границ. В том числе моральных. Нет жизни, смерти, добра, зла, законов, ограничений деяниям… Смекаешь?
Дискорд на миг нахмурился… и тихо присвистнул.
— Этак… можно много чего наворотить.
— Они и наворотили, — сухо сказала Луна. — Тот, кто это придумал, осознал, что сотворил, и в страхе отрёкся от своих слов, но
