— Иди мойся. Я пока разберу, что привёз, а там и всё прочее подоспеет.
Кивнув, Генка поволокся в ванную. Пустив воду, он присел на край и первым делом выложил на подставку пистолет. Потом начал раздеваться, бросая одежду на скамейку у вешалки. Снял эластичный бинт.
Колено выглядело чудовищно. Чёрное с алым, распухшее, оно вызывало страх. Генка понимал, что травма не такая уж и серьёзная, но на вид оставалась только ампутация. Подумав об этом невесело, он сполз в воду и, выдохнув, устроился в ней как можно удобнее.
Выяснилось: это получилось настолько удобно, что Генка задремал или даже заснул — как обычно бывает, организм полностью выключился, оценив место, как безопасное и потратив почти все экстренные резервы. Генка даже не сразу проснулся, когда понял, что в ванной он не один.
Вячеслав Петрович стоял около вешалки и задумчиво разглядывал «беретту». Генка бросил быстрый взгляд — одежды не было.
— Что за пистолет? — спросил, не глядя на него, мужчина.
— Беретта, — тихо и внятно ответил Генка, вставая и переступая на коврик. — Где одежда?
— В чистке… Накинь пока халат, — Вячеслав Петрович поднял глаза. — Не бойся. Я ничего тебе не сделаю. Я не извращенец и даже не агент милиции… Кстати, пакет, который был в куртке, я не вскрывал и положил на стол в зале.
— Я не боюсь, — спокойно ответил Генка, набрасывая махровый халат. Боль в колене возвращалась. — Просто вы мне понравились и мне не хотелось бы причинять вам вред.
— А ты можешь? — мужчина серьёзно взглянул в глаза мальчишке. — Пистолет у меня…
— Нет, — Генка качнулся, и «беретта» канула в карман халата.
Вот так.
— Интересный ты человек, — мужчина приподнял угол рта, и Генка определённо сказал:
— Ну честное слово, я вас видел. Много раз, но не помню, где…
— Может быть, встречались? — Вячеслав Петрович вышел из ванной, не закрывая дверь. Генка поискал взглядом тапки, не нашёл и похромал босиком, открыв сток ванны. Он так и не вымылся, но пыль и пот остались в горячей воде.
— Точно нет, — уверенно сказал Генка, извиняясь взглядом и без приглашения садясь в кресло к столу, на котором был сервирован чай с печеньями и стояла тарелка с жареной картошкойфри и сосисками с грибами. — Спасибо, я правда голодный… А вам ничего не будет? Привезли мальчишку, заказали еду, одежду отдали…
— К сожалению, даже дежурный милиционер не заглянет, — непонятно ответил Вячеслав Петрович. Впрочем, Генка понял, почему к сожалению — потому что всем по фигу… Взявшись за вилку, он тут же отложил её и вздохнул сердито:
— Ну где я вас видел?!
— Не мучайся, — мужчина встал, вышел в соседнюю комнату и вернулся, неся книгу — очевидно, недавно изданную или нечитанную. Названия Генка не различил, потому что Вячеслав Петрович показал задний форзац… и Генка заморгал. Покусал губу, снова поморгал, кашлянул и сказал:
— Вы Кропилин? Вячеслав Петрович Кропилин?! Так не бывает…
— Не бывает, — согласился мужчина. — Я и книжки пишу о том, чего не бывает, а мне потом говорят — так не бывает, вы всё придумали… Автор едет по шоссе и подбирает загадочного подростка с таинственным пакетом и пистолетом за пазухой… Выдумка сплошная.
— Еммаа… — грубо и искренне сказал Генка. И развёл руками.
— Ты ешь, ешь, — предложил писатель, но тут же, присев напротив, с интересом спросил:
— Значит, такие тоже читают мои книги?
— Такие — это с пистолетами и пакетами? — уточнил Генка, жуя.
— Читают… Не скажу, что вы мой любимый писатель, но многие книги ваши мне нравятся.
— Многие? — с лёгкой претензией и какой-то даже обидой спросил Кропилин.
— Пожалуйста, не обижайтесь, — Генка качнул вилкой. — Вообще то это я обижаться должен.
— Ты? — писатель непонимающе свёл брови. — Почему ты?
— Хотя бы потому, что у меня отец военный. А у вас во всех книгах, которые с начала девяностых написаны, кто главные злодеи? Военные. Те книжки, которые до этого, ну, при СССР — там военные у вас все положительные, романтичные даже… Вы извините, пожалуйста, Вячеслав Петрович… — Генка замялся. — Но такое впечатление, что вы в детстве про войну много читали и представлялась она вам таким красивым делом, как в песне. А как Союз гикнулся и попёрло всё это не где-то там и когда-то там, а почти возле дома — вы просто… вы извините ещё раз… вы просто испугались. Вы ведь человек интеллигентный… извините…
Кропилин побагровел. Генка смущённо положил вилку. Знаменитый детский писатель тяжело дышал. Потом сказал сухо:
— А ты нахал… У тебя что по литературе?
— Трояк, — вздохнул Генка. — Я программу не люблю, хотя вообще читаю много.
— Это заметно, — Вячеслав Петрович явно справился с собой, глаза у него заблестели. — Хм… Позиция… Не скажу, что ты во всём неправ. Но я всётаки прав больше.
— Потому что вы старше? — немного насмешливо спросил Генка, уплетая картошку.
— Да нет, не поэтому… Война — это зло. В детстве… да что там, и гораздо позже я этого не понимал. Мне казалось, что в ней есть романтика… Признаюсь. Тут ты угадал. Но потом я понял…
— Война — это работа, — поправил Генка. — Её дают военным политики, журналисты, правозащитники, народное мнение… А потом все становятся в позу и дружно костерят «вояк». А армии — это, может, последнее на земле место, где ещё осталось много порядочных людей на квадратный километр площади… У вас получается, что кто надел форму — тот дурак, убийца и садист, не будь у нас армии, то сразу жизнь пошла бы распрекрасная. Но у другихто армии есть!
— Но там не такой бардак и беспредел, как в нашей! — горячо сказал писатель и даже встал. — Воровство, дедовщина, убийства, казни пленных…
— Да везде то же самое, — почти лениво поправил Генка. — Вы путаете армию, тыл и просто подонков. Мой отец служит большую часть сознательной жизни. Ему сто раз предлагали работать в коммерции. Он отказывался и имеет с этого контузию, два ранения, сто благодарностей и двести выговоров. А если бы он не отказался? Он, другие… Была бы сейчас вместо пусть дерьмовой… ой, плохой, но России — зона международного контроля… И так уж поотдавали кучу такого, за что драться надо было. Осталось немного, так и его отдать?
— Никакая земля не стоит человеческой жизни, — твёрдо и тихо сказал писатель. — Это — самое ценное. Особенно — жизнь ребёнка.
Генка отложил вилку и встал.
— Помните, у вас есть повесть "Дорога на бастион"? — спросил он, не сводя глаз с лица Вячеслава Петровича. — И герой — мальчишка Санька… Это ведь Крым? Севастополь? Вы так хорошо о нём пишете… А теперь представьте себе, как вашему Саньке запретили говорить порусски. В Севастополе, где похоронены наши адмиралы. Я их имён не помню, если честно. Я из другого поколения… Вы помните наизусть, наверное… Но вы согласились отдать Севастополь, чтобы не было крови… А я… я не взрослый, я ребёнок. Но я бы пошёл драться. Я бы зубами грыз. И гордился бы, что лягу в одну землю с теми, кто не считал, что земля — это… это просто так. Это не просто так. И флаг не просто так. И честь, и вера, и слава, и память… А для кого всё это просто так, тот сам просто так… И те, про кого вы пишете, что они тупые убийцы — они не считали, что Россия — просто так. Они её защищали, как могли, хотя им все мешали — мамки солдатские разные, суки продажные… — Генка повысил голос, видя, что Кропилин воздел брови. — Да, суки! И другие! А они — защитили! Это благодаря им у меня английский в школе пока иностранный язык! Это благодаря им наши девчонки пока паранжей не носят! Да, они матом ругаются! И водку пьют! И киверов у них нет! И мой отец такой! Но они… — Генка сглотнул. — А если так, как вы пишете… то вот так однажды можно всё оправдать, потому что жизнь важнее. Важнее чего? Всего? Всеговсего? Я не знаю, я сказать просто не могу, — Генка сел, поморщился от боли в колене. — Простите… Я сейчас уйду, только одежду принесут… А что до жизни ребёнка… Сколько тысяч их погубили потому, что в своё время не нашлось того, кто за неделю утопил бы в крови нарождавшийся бардак? Да, крови было бы много. Но меньше, чем при кровопускании, растянутом на полтора десятилетия.
