Генка отложил вилку и встал.
— Помните, у вас есть повесть "Дорога на бастион"? — спросил он, не сводя глаз с лица Вячеслава Петровича. — И герой — мальчишка Санька… Это ведь Крым? Севастополь? Вы так хорошо о нём пишете… А теперь представьте себе, как вашему Саньке запретили говорить порусски. В Севастополе, где похоронены наши адмиралы. Я их имён не помню, если честно. Я из другого поколения… Вы помните наизусть, наверное… Но вы согласились отдать Севастополь, чтобы не было крови… А я… я не взрослый, я ребёнок. Но я бы пошёл драться. Я бы зубами грыз. И гордился бы, что лягу в одну землю с теми, кто не считал, что земля — это… это просто так. Это не просто так. И флаг не просто так. И честь, и вера, и слава, и память… А для кого всё это просто так, тот сам просто так… И те, про кого вы пишете, что они тупые убийцы — они не считали, что Россия — просто так. Они её защищали, как могли, хотя им все мешали — мамки солдатские разные, суки продажные… — Генка повысил голос, видя, что Кропилин воздел брови. — Да, суки! И другие! А они — защитили! Это благодаря им у меня английский в школе пока иностранный язык! Это благодаря им наши девчонки пока паранжей не носят! Да, они матом ругаются! И водку пьют! И киверов у них нет! И мой отец такой! Но они… — Генка сглотнул. — А если так, как вы пишете… то вот так однажды можно всё оправдать, потому что жизнь важнее. Важнее чего? Всего? Всеговсего? Я не знаю, я сказать просто не могу, — Генка сел, поморщился от боли в колене. — Простите… Я сейчас уйду, только одежду принесут… А что до жизни ребёнка… Сколько тысяч их погубили потому, что в своё время не нашлось того, кто за неделю утопил бы в крови нарождавшийся бардак? Да, крови было бы много. Но меньше, чем при кровопускании, растянутом на полтора десятилетия.
— Это не твои слова, — сказал Вячеслав Петрович потрясённо.
— Не мои, — согласился Генка. — Я так не умею, я же… дитя. Но мысли — мои, поверьте. Ваши нынешние герои — слюнтяи. Сказочка для самых маленьких, розовый сон. Мне кажется, прежние ваши же герои нынешним руки бы не подали… А идеи, которые вы исповедуете, опасны не для власти, не для армии. Они Россию губят. То, что от неё осталось. И между этой гибелью и нами — и вами тоже! — стоит только армия. И вообще те, кто верит, что за флаг можно умереть. Они и на гражданке есть, просто там они рассеяны среди… массы… — Генка вдруг улыбнулся и предложил: — Хотите я вам стихотворение прочитаю? Это вообщето песня, но гитары нет.
— А ты сможешь под гитару? — спросил Кропилин. — Он смотрел как-то странно — без обиды и с жалостью. — У меня есть.
— Ну… — Генка замялся. — Давайте… Только я плохо пою. И играю не очень хорошо. Так. Тренькаю.
Вячеслав Петрович принёс из соседней комнаты чехол коричневой кожи, раздёрнул «молнию» и достал гитару чёрного лака. Генка положил ногу на ногу, устроил инструмент и, даже не пытаясь его настроить, объявил:
— Очень личное в войне. Слова Розенбаума, музыки нету… Вот.
Вряд ли стоит мне вам объяснять,
Что такое для меня и для моих друзей
Война.
Всё равно не сможете понять,
Если не испита чаша полная её
До дна…
— мальчишка подыгрывал себе, склонив голову на бок и глядя в пол, стараясь петь "под Розенбаума", но съезжая на свой собственный дискант, только чуть приглушённый:
— Вряд ли стоит мне вас укорять
В том, что пальцем своим чистым тычете всех нас
В дерьмо.
Никогда не сможете понять,
Что такое заходить живым
К убитому домой.
Вряд ли стоит мне вам предлагать
Не смотреть с усмешкой на одетый парнем дома
Камуфляж.
Никогда не сможете понять,
Как горит, идя к земле свечою, ИЛ,
В котором дембеля.
Вряд ли стоит протирать лады,
Чтоб вы поняли жару, в которую с ума
Сбежал
Отгонявший от отравленной воды
Огнемётом своих собственных солдат
Сержант!
— Генка мотнулся, ударил по струнам…
— Крикну братьям
Мёртвым или живым:
"Братья, хватит! Это были не мы!!!
Братья, хватит! Это были не мы… "
Вряд ли стоит говорить о том,
Что вам кажется таким неблагородным делом
Месть!
Но попробуйте сдержать свой стон
Заглянуть в ведро с кусками друга
И простить суметь…
Вряд ли стоит мне просить за тех,
Кто по вашей милости у Бога
Получил отказ.
Никогда вам не понять тех стен,
На которых по ночам бессонным
Плачут сотни глаз…
— Вячеслав Петрович слушал молча, откинувшись на спинку кресла и глядя на мальчишку немигающими глазами. А Генка пел:
— Вряд ли стоит мне вас убеждать,
Что неправильно живёте — во грехе живёте
Вы!
Всё равно не сможете понять,
Как порой приятно перед боем
Покурить "травы".
Крикну братьям
Мёртвым или живым:
"Братья, хватит! Это были не мы!!!
Братья, хватит! Это были не мы… "
И вряд ли кемто мне права даны
В этой песне рассказать всё то,
Что знаю только я.
Никогда вам не понять луны
Той, что смотрит мне в лицо
Из кровью сытого
ручья… Вот и вся песня…
— Генка взглянул на писателя и вдруг смутился. — Вы извините… пожалуйста. Но мне просто обидно. Вы такой хороший человек… и умный… но… но такой глупый… Ой! Извините… Я ведь, повашему, тоже отрицательный герой. Типа Пташки из "Полян, где танцуют скворешни", только мелкий. Пока.
— Ты и это читал? — усмехнулся писатель, принимая гитару.
— Я говорил, я много читаю…
— Мда, — Кропилин погладил пальцами гриф и непонятно сказал:
— Конференция четырёх держав. (1) — Но ты всётаки не считаешь меня совсем уж бездарным?
— Я?! — Генка вытаращил глаза. — Да что вы… Правда, вы, помоему, гений. Ну а как распоряжаться своим талантом — каждый ведь сам решает.
Теперь уже вытаращился сам Кропилин. И захохотал — так, что заколыхался живот, искренне и весело. Генка растерянно улыбался, потом тоже начал смеяться. И всё ещё смеялся, когда писатель сказал серьёзно:
— Да, ты много читаешь… Ну а какая моя книга тебе больше всего нравится? Назови, для меня это очень важно.
Генка честно задумался. Потом решительно сказал:
— "Мальчишка с клинком. "
— Ого, — Кропилин покачал головой. — Но она же совсем старая.
— Ну и что? — Генка пожал плечами. — Она про вечное.
— Погоди, я сейчас, — Вячеслав Петрович грузно поднялся и вышел, унося гитару в соседнюю комнату. Он вернулся минуты через неся в руке тоже свежеизданную книжку и ручку. — У меня с собой как раз есть экземпляр, я встречался со школьниками в Новгороде по дороге сюда… — он раскрыл первый форзац и спросил: — Тебя как зовут? — Генка замялся. — Ну и ладно… — черкнув несколько строк, он протянул книгу мальчишке. — Держи. Дарю.
