Своя художественная самодеятельность в кружках танца и художественного слова, пения и драматургии, имея неплохих руководителей, могла показать приличный концерт, подготовив выступления училищного ансамбля песни и пляски, отдельных номеров мимов, поэтов и других талантов самобытных композиций.
После концерта в зрительном зале сдвигались кресла по сторонам, сцену занимал оркестр и под его музыку, в умопомрачительных танцах, по гладкому блестящему паркету лихо летели пары. Многие танцующие уходили отсюда связанные навек любовью супружества. Другие – удовлетворялись приятным знакомством и заинтересованным флиртом чудесной молодости с прекрасным полом. Третьи – приобретали друзей или разочаровывались в них. Но для всех участников это был праздник – праздник торжества надежд, поиска и мечтаний, свершений и разочарований для их юных обладателей.
Многие из курсантов первый раз в жизни услышали и увидели музыку и спектакли опер, оперетт и балетов в их живом исполнении.
Всеобъемлющая лиричность природы и человечность бытия, сконцентрированная в музыке
П.Чайковского; подвижничество любви к женщине и к своей Отчизне, озвученное
М.Глинкой; трагедия человеческой жизни в музыкальном творении М. Мусоргского; многогранность человеческих судеб и страстей опер Д. Верди, Ж. Бизе; интрига хитросплетений жизненных ситуаций оперетт И. Кальмана; весёлая тяга к житию современников И. Дунаевского – помогали глубже вникнуть и задуматься над смыслом существования людей, определить своё место на Земле.
Талант артистов, доступный людям умеренной стоимостью билетов на спектакли и концерты с выездом исполнителей «в народ», давал обоснованный повод награждать своих кумиров званием «народный артист». В те времена это звание соответствовало своей смысловой нагрузке. Это позже, гораздо позже обнищавшие артисты, как и весь ограбленный народ Страны Советов, были лишены общности жизненных интересов и разбрелись в разные стороны по так называемым независимым государствам. Многие «народные» канули в нищенскую неизвестность, более жизнестойкие приспособились, повысив расценки на свои таланты. Уже недоступные для своего народа, они стали за большие деньги активно развлекать пришедших к власти мошенников и бритоголовых бандюков, жирующих на нищете бывших Советских людей. Звание «народных» по существу они утратили, а вот звание «почётных братков» или «услада денежных мешков», или ещё, как там, они вполне заслужили, но стеснительно не хотят их озвучивать. Единицы самых опрометчивых продали свои таланты за портфели депутатских званий и стали в глазах народа комедийной визитной карточкой прикрытия неблаговидных поступков своих новых хозяев.
Антон начинал понимать, что во всех хитросплетениях и поворотах бытия жизни судьба каждого человека и его поступки целиком зависят от слагаемых его деятельности или бездействия. К месту вспомнилась кем-то рассказанная быль:
Во времена татаро-монгольского ига хан послал сборщиков дани на Русь. Вернулись те с награбленным добром, но хану показалось дани мало.
- Почему мало собрали? – грозно спросил он.
- Всё забрали, великий хан, у них ничего нет. Они сидят и молчат!
- Ага, раз молчат, значит, у них есть, что скрывать! Идите, ищите и отымите всё!
Опять возвращаются сборщики с награбленным добром.
- Ну, как, – спросил хан, - что делают русичи?
- Разорили мы народ окончательно, великий хан. У них ничего нет, но они поют песни!
- Вот теперь я верю, что у них действительно ничего нет кроме песен. Пошлите туда отряды надсмотрщиков, пусть убивают запевал. Народ нам не страшен, пока поёт порознь. Горе нам если, имея запевал, они соберутся вместе и во весь голос запоют объединяющую их песню, освобождающую от цепей рабства и делающую их людьми свободными.
Дань с курсантов пока никто не изымал, а вот наличие вещевого имущества на ежемесячных осмотрах старшины проверяли у каждого из них.
Тёплое хлопчатобумажное бельё - рубашки и кальсоны никто из курсантов не носил и оно, мертвым грузом инвентарных единиц мирно покоилось в рундуках. В обиходе курсантских будней некоторые из них начали замечать пропажу до сих пор никому не нужного белья. В шутке умыкания кальсон никто не сознавался, бельё продолжало исчезать. Баловство затягивалось и грозило вылиться в неприятность, ибо только в отдельных рундуках можно было обнаружить его наличие. Несмотря на идентичность формы одежды, характеры и реакция на события реальной действительности со стороны курсантов были строго индивидуальными не выходящими из рамок поведения нормальных людей. Правда, за Словцовым Геной наметилась некоторая отчуждённость и появившаяся странность – его жутковатый смех в тишине паузы, когда все отсмеялись по юморному поводу, вначале удивляла, но особо не настораживала.
Трое посвящённых – Антон, Щепкин и Жора для выявления «злоумышленника» решили устроить засаду, спрятавшись среди рядов висящих шинелей в баталерке в момент, когда их товарищи разойдутся по, закреплённым за ними, объектам приборок.
Появившийся Гена, приборщик злополучной баталерки, вместо наведения чистоты и порядка, начал шарить по рундукам и вытаскивать уцелевшие кальсоны. Не веря глазам своим, «засада» увидела, как Словцов, поднатужившись, снял с полки свой здоровенный чемодан, уложил туда бельё и довольный уселся на нём передохнуть. Курсанты вышли из «засады», открыли вместительный «сундук» подозреваемого воришки, из которого вывалилось спрессованное пропавшее бельё. На их молчаливый вопрос, Геннадий спокойно ответил, что зима будет холодной, и бельё по просьбе ему выслала мама.
Озадаченные неадекватностью поведения своего товарища, они вызвали врача, который постучал и помахал молоточком по его колонкам и перед глазами, многозначительно хмыкнул и сказал: - Ребята, это клиент уже наш, к вам он больше не вернётся.
Словцова увезли в психлечебницу, несколько раз курсанты его навещали, надеясь на скорое излечение. Но возросшая нагрузка настолько надавила на его психику, что вызвала не проходящий душевный рецидив.
- Главбух отделения госбанка, где работал мой отец, - начал рассказ Слава Овёс, - при подготовке квартального отчёта обнаружил не состыковку с разностью в тысячу рублей. Вместо ста тысяч счёт зациклился на девяносто девяти. Он остался работать в неурочный час и к утру, свихнувшись, всё время шептал: - Девяносто девять, девяносто девять….
Уже в психушке чокнутый главбух пробыл около года и всё время, как заклинание, скороговоркой повторял: «девяносто девять, девяносто девять». Собратьям по беде он надоел так, что один из них не выдержал и на обеде со словами: «сто» огрел его по башке деревянной ложкой. В нужный момент, полученный стресс, сделал своё дело. Главбух осмысленно обвёл глазами своё окружение и спросил: - Где я и как сюда попал?
