— Почему вы не обратились в милицию?
— Я же говорю: мне казалось, что все это липа и никакого грабежа не будет. Правда, несколько ночей после того телефонного звонка я на всякий случай спал в магазине.
— Кто вам звонил?
— Женщина.
— Одна и та же? Было ли в ее голосе что-нибудь характерное?
— Не заметил, но узнал бы, если бы еще раз услышал.
— Вы ее видели?
— Один раз перед самым закрытием магазина, после того, как объяснил по телефону, что не намерен приобретать никаких игрушек. Она пришла под вечер и спросила, не изменил ли я своего решения. Я ответил, что нет.
— Как она выглядит?
— Темноволосая, по-моему, даже брюнетка. Она была в темных очках, таких, знаете, больших, закрывающих пол-лица. Сказала, что все покупают у нее клоунов и что она знает способ, чтобы и я покупал раз в месяц, недорого — полторы тысячи злотых за штуку.
Ольшак поднялся со своего места, открыл стол, вынул клоуна и показал его Брокату.
— Полторы тысячи, пан Брокат, за эти тряпки? А другие покупают. Почему?
— Не знаю. Не знаю, почему так дорого и почему покупают. Не знаю даже, покупают ли вообще, может, она врала.
— Я начинаю догадываться. Она вам угрожала чем-нибудь?
— Потом, по телефону, — ювелир вытер вспотевшее лицо ладонью.
— Потом угрожала ограблением, а сначала?
— Пан инспектор. Я же пришел добровольно, чтобы дать показания.
— Чтобы опровергнуть свои же ложные показания, — поправил его Кулич. — Это не одно и то же. Когда мы начали дело об ограблении вашего магазина, вы сказали, что видите эту игрушку первый раз в жизни.
— Итак, — перешел в нападение Ольшак, — что заставляло торговцев, владельцев частных магазинов, приобретать такие дорогие игрушки?
— Не только частных, — пробормотал Брокат.
— То есть работники государственных магазинов тоже покупали их? А вы не можете сказать мне почему? Если не можете, то я вам скажу. Эта женщина грозила, что в случае отказа от приобретения клоуна власти узнают о делах, которые торговцы предпочли бы утаить. Так чем конкретно она угрожала вам? Какие грехи хотела выявить?
— Она утверждала, что я скупаю валюту и у нее есть доказательства… Но это неправда.
— Неправда, что есть доказательства? — улыбнулся Кулич.
— Я не торгую валютой. Когда-то, восемь лет назад, да, но за это я свое отсидел.
— Не волнуйтесь, пан Брокат. Если вы действительно торгуете валютой, то рано или поздно мы с вами встретимся. В вашу пользу говорит то, что вы не хотели приобретать эти игрушки; против вас — что тянули с признанием столько времени. Почему вы решили признаться именно сейчас?
У ювелира снова задрожал подбородок, задергались руки. «Почему этот вопрос напугал его?» — подумал Ольшак.
— Не знаю, — пробормотал ювелир. — Просто решил, что так будет лучше. Ну и, в общем, совесть меня замучила.
— Конкретно, когда в вас совесть зашевелилась? Вчера, может, сегодня ночью?
У пана Броката снова задрожали веки. Что же случилось вчера, если Иероним Брокат, владелец процветающего ювелирного магазина, решил, что называется, расколоться? Снова шантаж? Этот тип явно чего-то боится. Кто еще так боялся? Ну конечно, Козловский. Его тоже мучили угрызения совести. Умолял, чтоб его посадили. Значит, женщина, продающая по неправдоподобно высокой цене тряпичные игрушки, может запугать и молодого сильного мужчину, и старого пройдоху из торгового полусвета, прошедшего, как говорится, и огонь, и воду, и медные трубы.
— Еще одно, пан Брокат. То, что клоун, найденный в вашем магазине, был одноглазым, имеет какое-нибудь значение?
— Одноглазым? Нет, не знаю.
Судя по выражению лица, ювелир действительно не понимал, в чем дело. Этот визит в милицию стоил ему немало нервов. Тогда почему он пришел? Человек, потерявший сорок тысяч, сначала скрывает от милиции факт, который мог бы привести к поимке бандитов, а потом ни с того ни с сего приходит и сам все выкладывает как по нотам?
Ольшак допивал уже вторую чашку кофе. Отправив Кулича с Брокатом писать протокол, он приказал привести Козловского. Что-то не нравилось ему в этом деле. Каждый день прибавляет новые подробности, которые, вместо того чтобы прояснить ситуацию, все сильнее ее запутывают. Правда, одно инспектор знает наверняка: клоун означает шантаж, своего рода расписку в получении дани. Однако узнал он об этом как-то чересчур легко. Итак, если это только шантаж, клоун у Сельчика означает, что и он стал жертвой. Что же нужно было скрывать тридцатитрехлетнему магистру экономики, ревизору ГТИ, известному своей неподкупностью? Почему-то инспектору вспомнились слова Ровака, что тот недолюбливает людей с чересчур чистыми руками. Может, в этом есть какой-то смысл? Если шантажисты имели ключик к Сельчику, то самоубийство объяснимо. Ему нечем было платить. Он получал две с половиной тысячи злотых в месяц, жил скромно, питался в столовой, сумел из своей зарплаты выкроить на жилищный кооператив, отложил на сберкнижке около восьми тысяч. «Надо будет проверить, — отметил про себя Ольшак, — не снимал ли Сельчик с книжки в последнее время крупных сумм. И Козловский. Какую роль он здесь играет?»
Мысли инспектора прервал приход Козловского в сопровождении милиционера. Измятый пиджак, ботинки без шнурков…
— Садись, — Ольшак показал на стул. — Значит, наврал нам?
— Нет.
— Спавач утверждает, что не было у него никакой кражи ни в мае, ни в апреле, ни в июне. Никогда, понимаешь? Может быть, ты обворовал не Спавача, а другой магазин? Назови адрес, мы проверим.
— Я хорошо помню, что это был магазин Спавача.
— А может, ты только планировал ограбление?
— Я украл около тридцати свитеров.
— И что с ними стало?
— Загнал. На базаре. За полцены. Несколько штук сбыл в «Спутнике».
Ольшак вспомнил свитер Янека. Именно в то время сын купил его у Козловского, так что, может, это и правда.
— Ты помнишь, кому продавал, Тадек?
Парень вздрогнул и ощетинился.
— Меня зовут Войцех, а не Тадек.
— Однако некоторым девушкам ты представляешься как Тадек.
— Ну вы же знаете, пан капитан, как это с девушками… — Козловский старался придать своему голосу шутливый и фамильярный тон, но Ольшак чувствовал, что это только маска, что Козловский сейчас сосредоточен и напряжен.
— Одна девушка, довольно интересная, искала тебя в «Спутнике». Ты знаешь, о ком я говорю… Она живет на Солдатской.
— У меня столько знакомых девиц, — Козловский силился поддержать взятый тон, но это у него никак не получалось. Страх вылезал из него, как солома из лопнувшего тюфяка.
