— Ты догадываешься, кого я имею в виду. Ты был у нее в день смерти Конрада Сельчика, усыпил ее, украл ключи, а потом ночью, когда девушка спала, вернулся в ее квартиру, перелез через стенку, разделяющую лоджию Кральской от лоджии Сельчика, и… — инспектор сделал паузу.
— Нет! — крикнул задержанный. — Я этого не делал! Это Сташек! Я только ключи… Я ему отдал ключи… — Неожиданно Козловский побледнел, разрыдался, сделал попытку встать и упал на пол прямо под ноги Ольшаку. Этого инспектор никак не ожидал.
Прежде чем успел прибежать с первого этажа врач, секретарша вылила на Козловского полграфина воды.
— Шок, — констатировал доктор. — У него было какое-то сильное потрясение. Может, чего-то испугался, — он воткнул иглу в руку парня. — Нужно дать ему несколько дней отдыха.
— Плохо, — сказал Ольшак. — Мы не закончили интересный разговор.
— Сейчас он ничего тебе не скажет, — врач кивнул на стеклянные, отсутствующие глаза Козловского. — Убийца?
— Не знаю, — сказал Ольшак. — Не знаю еще многих вещей. Например, мне неизвестно, можно ли убить самоубийцу.
Дождавшись, когда врач уйдет, Ольшак попросил у секретарши третью за сегодняшнее утро чашку кофе.
Доктор не любил, когда пациенты не выполняли его указаний. А кофе инспектору он запретил категорически.
Едва он закрыл за собой дверь вагона, как экспресс, следующий в Варшаву, дернулся, и уже через минуту Ольшак увидел из окна проплывающие мимо строения. Поезд, набирая скорость, миновал застекленные цехи нового комбината, а когда Ольшак на минутку вошел в купе, чтобы положить портфель на полку, и, возвратившись в коридор, мимоходом бросил взгляд в окно, то увидел уже только исчезающую башню релейной станции на Бернардинском холме. Инспектор вспомнил, что ничего не ел с утра, а утром успел только перехватить один бутерброд, так как спешил в жилконтору.
Вагон-ресторан был полон. Ольшак с трудом нашел свободное место за столиком, где, судя по обрывкам разговора, три снабженца «обмывали» заключенные в его городе сделки.
День был горячим. Едва увезли Козловского, как пришло известие из Варшавы, что багажные бирки, подобные найденной в машине Иоланты Каштель, выдавались пассажирам рейса № 114 Париж — Варшава третьего сентября, то есть за день до смерти Сельчика. Варшава сообщала, что этим рейсом прибыло сорок восемь человек, из которых двадцать девять задержались в Польше, а остальные после краткого пребывания на аэродроме проследовали дальше. Инспектору передали список двадцати девяти оставшихся пассажиров. Семеро французов, английская супружеская пара, американец, индус, остальные поляки. Кто-то из этих людей был в их городе, и, если верить Иоланте, самое позднее третьего сентября, так как она чужих в своей машине не возила. Сельчик иногда брал ее «сирену». В день смерти он вышел около девяти. Известно, что поехал на вокзал, может, именно, за этим пассажиром из самолета, который и обронил в машине Иоланты кусочек багажной бирки.
Ольшак вызвал Келку, изрядно подрастерявшего после встречи с Роваком былую самоуверенность, и послал его со списком по всем отелям города, не минуя даже пригородного кемпинга. Едва молодой человек вышел, как к инспектору ворвалась Марыся Клея и, не говоря ни слова, положила на стол фотокопию какого-то отпечатанного на машинке списка.
— Что это? — спросил Ольшак.
— Прошу прощения, что так поздно, шеф, но в лаборатории столько работы. Я дала им пленку в восемь, проявили только час назад. Фотография была еще мокрой, но я все-таки решила кое-что проверить. Не знаю, может, мне достанется за эту инициативу.
Ольшак, рассматривая снимок, одним ухом прислушивался к Марысиной болтовне. Что это? С первого взгляда видно, что это список магазинов, главным образом частных. Кое-что начинало проясняться.
— Ты нашла его у Махулевича?
— Да, шеф, правда, я не знала, имеет ли это какую-нибудь связь с нашим делом, но минуту назад Кулич рассказал мне о показаниях ювелира Броката, так что все одно к одному. Я испробовала свои способности фотолюбителя, когда мой поклонник решил угостить меня кофе.
В списке фигурировали сорок девять магазинов. Перед названием торгового предприятия или фамилией владельца, а также адреса стоял педантичный номер.
— Броката в этом списке нет, а Спавач есть, — заметил Ольшак. — Скорее всего это приобретатели игрушек. Так в чем заключалась твоя инициатива?
— Был у меня один план, и, по-моему, неплохой. Пока в лаборатории возились со снимками, я пошла в ГТИ и под разными предлогами взяла образцы шрифта всех трех машинок, которые там есть. — Марыся вынула из сумки и положила перед Ольшаком страницу машинописного текста. — Видите «е» и «т»? Эти литеры повреждены. В последнем номере «Криминалистического обозрения» мне попалась статья о сравнении машинописных шрифтов. Конечно, нужно будет послать на экспертизу, но мне кажется, что это и так не вызывает сомнения.
— Эта страничка, — спросил Ольшак, — отпечатана на машинке в комнате ревизоров?
— Да. Старый «ундервуд», который стоит в шкафу. Доступ к ней имеют только Ровак и Сельчик, то есть Сельчик уже не имеет к ней доступа.
— Молодец, — похвалил Ольшак. — А с Роваком разговаривала?
— Он был где-то на ревизии. Ключ от комнаты и шкафа я взяла у курьера. Шеф, — продолжала девушка, улыбаясь, — у меня еще одна мысль. Черный парик и солнечные очки не так уж трудно приобрести. У нас есть список сорока девяти покупателей клоунов. Вы понимаете, о чем я говорю?
— Думаешь, удастся подработать немного денег для нашего отдела? Все равно мы с тобой их не увидим. Интересно, сколько они платят за тряпичную куклу? Полторы тысячи — это высшая или низшая ставка? Нужно посетить прежде всего государственные магазины. Частные интересуют меня сейчас меньше.
Когда Ольшак вышел из кабинета, то с удивлением обнаружил, что уже одиннадцатый час. Стоя выпил в секретариате четвертую за сегодняшнее утро чашку кофе.
В парке у пруда его поджидал Лясочак. Он мелко крошил булку и бросал оголодавшим карпам.
— Стоит их немножко подкормить, чтобы к сочельнику были жирными, — лукаво улыбнулся Лясочак. Он был в хорошем настроении, значит, что-то узнал.
— Если вас поймают, Лясочак, не рассчитывайте на мое заступничество.
Ольшак знал, что этот босяк придумал себе интересную забаву. Через брючную штанину он опускал в пруд леску, на конце которой был нацеплен крючок с наживкой. Когда какой-нибудь карп соблазнялся, Лясочак вытягивал его через дыру в кармане на берег. Но сейчас, особенно издали, все действия Лясочака выглядели совершенно безобидно: пожилой человек кормит рыбок в пруду.
