она нас пометила, только чем, хорошим или плохим, не пойму, – проговорил Холодов озабоченно, приподнял плечи в неведении.
– Хорошим, – успокоил его командир, – будет нам удача.
Радуга той порою попрощалась с «Троей» и, убыстряя ход, двинулась в сторону острова Кильдин.
– В первый раз такое вижу, – произнес Холодов тихо, будто боялся спугнуть радугу. – Это дело надо бы отметить чайком… Михалыч нужен.
А Михалыч тут как тут, легок на помине, словно бы из воздуха объявился, чай в подстаканниках принес: ай да кок, ай да умница, подметки на ходу режет, словно разведчик высокого класса! То ли желания на расстоянии угадывает, то ли под кожу у него приемник с передатчиком вшиты, то ли еще чем-то чувствительным вооружен человек.
Видя, что командиры довольны, Михалыч не сдержался, расплылся в широкой улыбке, гладкая прическа на его голове встопорщилась ежиком, сделала лицо кока похожим на какого-то знаменитого актера – на какого именно, Михальчук пока не понял. Но обязательно поймет, разберется. На первой же стоянке, где «Троя» бросит якорь.
Кильдин, около которого надлежало остановиться, хоть и находился недалеко, но до него еще было плыть да плыть.
Совсем недалеко от первой радуги, немного в стороне возникла вторая, чуть пожиже и пониже ростом, менее подвижная, но тоже ошеломляюще-неземная, приковывающая к себе взор – на этот раз изумленно распахнул рот даже угрюмый Пиликин – у рулевого в глазах завспыхивали крохотные оранжевые огоньки, он попробовал закрыть рот – не получилось, так и стоял за штурвалом с открытым ртом. Вот что делает природа с людьми.
Одно крыло радуги опускалось в воду, второе находилось на земле. Водяное крыло шевелилось, будто живое, норовя уйти то в одну сторону, то в другую, но никак не могло определиться, куда двинуться, радуга дразнила людей, манила к себе, – так и хотелось поднырнуть под ее яркую арку.
В это время прореха на небе захлопнулась, тяжелые тучи сомкнулись и раздавленная ими радуга исчезла. Вновь сделалось темно, промозгло, каждая мышца в матросах увяла, съежилась, вместе с мышцами съежилась и душа, а кровь в жилах перестала течь, спеклась в какую-то незнакомую биологическую массу.
Солнце выглянуло вновь, когда они прошли расширившуюся горловину Кольского чулка и по правую руку от корабля оказался большой, с тупыми формами сундук, придавленный сверху чем-то тяжелым – остров Кильдин.
Снега на Кильдине было больше, чем в других местах, ни дождь, ни ветер не съедали его, не хватало сил, лето тоже пасовало перед упрямым островом – он жил по своим законам. И хоть пустынен был Кильдин, даже птицы на нем не гнездились, а Михальчук хорошо знал – есть там народ, и немало. И остров этот для государства российского – ценный.
Отойдя мили на три влево, «Троя» поймала еще одну радугу – та буквально припаялась к ее борту, – и бросила якорь.
Всякое задание, которое получают пограничники, уходя в наряд ли, в поход ли – секретное, – секретным был и поход Михальчука, хотя больше напоминал он вольную охоту. Но вольная охота вольной охотой, а в эти минуты Михальчук с «Троей» занял очень важную точку, с которой все видно, все слышно, все засекается. Засекается даже то, что находится далеко, за округлым морским горизонтом – на Новой Земле или около острова Шпицберген.
И то, что в воздухе болтается, попадает на экраны «Трои», и то, что в воде, в глубине ползает или плавает, засекается даже то, что вообще ни глазу, ни слуху непосильно. Человеку непосильно, а чуткой электронике посильно.
Наступило время обеда. Пока шли по чулку, было не до него – слишком уж оживленным сделалось движение в заливе. И ладно бы только одни подводные лодки – громоздкие чудища ходили, вперед-взад шастают и рыбаки со своим мусором, и торгаши-сухогрузы, и армейские суда, и юркие катерки, для которых, кажется, вообще не существует правил, и редкие, очень солидные пассажирские теплоходы, именуемые круизными лайнерами – жизнь на этих быстроходах проходит в белых перчаточках. В общем, времени на обед не было.
Сели за стол, включили телевизор в ожидании того, когда Михалыч со своим помощником Артуром начнут подавать еду. Телевизор в кают-компании был современный, плоский, как доска, и большой, словно кровать в доме мурманского губернатора.
На экране тут же возникла белозубая рекламная девчонка с соблазнительными коленками, запела серебристым голоском:
Пришли девчонки, стоят в сторонке,Платочки в руках теребят…Потому что на десять девчонокПо статистике…
Старпом Ксан-Ваныч, перебивая рекламную девчушку, подхватил:
– Потому что на десять девчонок по статистике трое голубых, четыре алкоголика, трое разведенных, страдающих венерическими болезнями, два наркомана и только один нормальный парень, но он уже женат и имеет двух детей…
– Больно ты суров, Александр Иванович, – хмыкнул Михальчук.
– Так уж воспитан, – хмыкнул ответно старпом, – так меня учили.
– В таком случае надо возвращаться к стартовой позиции начала двадцатого века, к тому, что было.
– Ныне все переменилось, даже таблица умножения. Одного умудренного жизнью человека спросили: «Сколько будет дважды два?» Тот подумал немного и ответил: «Если по правде, то четыре, если оптом – три, а по безналу – пять», – старпом весело покрутил круглой головой. – Как вам такая арифметика, товарищ капитан второго ранга?
– И тем не менее люди существуют друг для друга. А арифметика – это прикладное.
– В каком талмуде вычитали, Игорь Валерьевич?
– Не в талмуде, товарищ капитан третьего ранга… Это сказал Аврелий, римский философ. По совместительству он еще подрабатывал в Древнем Риме императором.
– Ныне таких людей промышленность не выпускает, ныне с конвейера сходит другая продукция – не соскучишься. Если, конечно, раньше в обморок от речей нашего современника не грохнешься. И излагает он соответственно, и одевается, и обувается – все новое.
– Пьет только по старинке.
– Я тут возвращался из отпуска, зарегистрировался в Москве, в аэропорту, в зале ожидания уселся на скамейку, огляделся зорким пограничным оком, смотрю – террористы шлепают. Два мужика ростом с самолет, бородищи черные, головы лысые, в кроссовках, чтобы бегать быстрее остальных, – жуть! Один в черных штанах из «чертовой кожи», другой в шортах из того же материала. Хотя на улице было холодно – плюс одиннадцать. По московским меркам – мороз… А ноги-то – голые, будылки – в пупырышках…
– Закалились люди в кавказских горах.
– Следом за абреками семенил какой-то странный маленький человечек, который у душманов мог ездить в кармане – совсем крохотный был человечек, – старпом изобразил руками, каков был этот человечек. Действительно крохотный, не больше ягненка. Четверть обычного душмана. – Череп бритый, блестит, как зеркало, на макушке – чепчик волос, перехваченный дамской резинкой. Очень странная была компания. Вдруг слышу, сбоку на скамейке девочки шепчутся: «Глянь, это же певец Чмоти!» Я присмотрелся – действительно певец Чмоти, плохо выбритый ребенок.
– Впервые слышу о таком, – проговорил штурман Холодов с недоуменным видом.
– Очень бледное лицо было
