люди…
Верников говорил еще минут десять, называл имена, ушедшие в далекое прошлое, потом основательно откашлялся, словно бы готовился к какому-то важному заявлению и негромким скучным голосом предложил:
– Если есть вопросы, задавайте, пожалуйста.
Собравшиеся молчали. Верников сложил в стопку бумажки, лежавшие на небольшой потертой трибуне.
– Ну, если нет вопросов…
– Есть вопрос, – послышался голос из конца зала.
Верников поднял голову.
Сквозь проход к нему протискивался пограничник, Верников его знал, встречались несколько раз, и имя знал – Александр, но вот фамилию, убей бог, не помнил… Хотя ему называли и имя, и отчество, и фамилию. Но, увы, из дырявой головы всегда очень многое вылетает…
– Пожалуйста, – вежливо проговорил он.
Пограничник легко вспрыгнул на сцену, подошел к трибуне, отодвинул в сторону стопку аккуратно сложенных Верниковым листков и раскрыл полевую сумку, которую держал в руке.
В сумке находилось два фотоснимка. Верников ощутил, как внутри у него вспыхнула острая боль, словно бы там зажегся огонь, – задержал в себе дыхание, он знал эти фотоснимки, знал, при каких обстоятельствах они были сделаны, но совершенно не предполагал, что они могут всплыть.
Сморщился жалобно, понимая, что сейчас произойдет, помял пальцами горло – ему сделалось нечем дышать, – глянул на Корякова жестко, зло, словно бы хотел испепелить его, потом подхватил себя под живот и быстрыми семенящими шагами двинулся со сцены прочь.
– Простите меня… простите, – забормотал он просяще, хрипло. – Мне плохо!
– Может быть, врача? – кинулась вслед женщина – сотрудница железнодорожной службы, отвечавшая за встречу с ветераном, но Верников остановил ее протестующим движением руки:
– Нет-нет… Ничего не надо. Я сам. Мне плохо!
Через несколько мгновений за ним захлопнулась входная дверь.
Люди, находившиеся в зале, молчали, с интересом глядя на молодого лейтенанта в пятнистой полевой форме, стоявшего у небольшой старенькой трибуны – что же он скажет? Коряков молчал. Он не знал, что сказать этим людям, вглядывался в их лица… Разные это были лица. Бесстрастные и любопытные, напряженные и спокойные, сонные после новогодних праздников и отдохнувшие, трезвые, жаждущие действий, равнодушные и заинтересованные, с возбужденно поблескивающими глазами, ждущие какого-нибудь мелкого скандала. Один мужичок – худой, с крупным, будто обломок кирпича кадыком на шее даже подпрыгивал от нетерпения, ждал, чем все это кончится…
Ведь ветеран-то сбежал… А почему, спрашивается, сбежал?
Коряков продолжал молчать.
– Говорите, говорите, – послышался требовательный выкрик из зала: людям не терпелось оказаться свидетелями чего-нибудь жареного. Клубника – сладкое блюдо, клубнику у нас любят. Везде любят – на севере, на юге, на Дальнем Востоке, в Красноярске и в Москве… В Москве, пожалуй, больше всего.
Лейтенант вздохнул, развел руки в стороны – движение выглядело виноватым, словно бы он просил прощения за то, что испортил людям праздник, захлопнул сумку и двинулся со сцены прочь.
У самого края сцены остановился, изучающе глянул в зал и пробормотал:
– Простите!
Затем спрыгнул со сцены вниз.
3 января. Станция Гродеково. 16 час. 30 мин.
Верников несся домой, не разбирая дороги, слепо перепрыгивая через скользкие твердые наледи, через срезанные дворницкими лопатами хвосты снега, наметенные на тротуар, беспорядочно размахивая руками и что-то бормоча про себя.
Сидящие на деревьях вороны провожали его изумленными глазами – этого старика они знали, хотя и старались держаться от него подальше – человека этого окружало некое облако с едва приметным злым свечением, оно и подсказывало осторожным птицам, что надо быть начеку. Вороны это облако видели, а люди нет…
– Это надо же ж! – неожиданно выкрикнул Верников и взметнул над собой руки. – Какой пассаж!
Человек в кожаной куртке, с которым он сталкивался во сне, на этот раз опередил его – выстрелил первым… Всего на несколько мгновений опередил. Верников сплоховал. Он согнулся на ходу, застонал, попытался, схватить омертвевшим ртом намного воздуха, но у него ничего не получилось, холод обварил ему язык, легкие сжались впустую, в них раздался и тут же угас незнакомый болезненный хрип.
– Какой пассаж!.. – пробормотал Верников, споткнулся и полетел на землю, головой в наметенную снеговую насыпь – ее почему-то не удосужился расковырять дворник. – Какой пассаж, – повторил Верников едва слышно, спина у него задергалась, затряслась обиженно…
Хотел он уйти от своего прошлого, отстегнуться, как от старой офицерской сбруи, но ничего из этого не получилось. Прошлое вновь настигло его.
И теперь от него уже не уйти никогда – слишком прочно оно слилось с ним.
Верников заплакал, по лицу у него потекли горячие слезы, они скатывались на шею и застывали там, левая щека впечаталась в холодный мерзлый снег. Было больно, но старик не ощущал ни боли, ни холода – ничего не ощущал, словно бы плоть его была мертвой…
21 марта. Москва. 11 час. 15 мин. утра (владивостокское время 18 час. 15 мин.)
Я позвонил из Москвы во Владивосток, заместителю командующего пограничными войсками по воспитательной работе Василию Владимировичу Комисарчуку, – надо было получить свежие сведения для газетной статьи, посвященной границе. Потом позвонил и на саму заставу, узнал там последние новости.
Коряков, как и ожидалось в декабре, получил очередную звездочку на погоны. За поимку Удачливого Ли он представлен к медали, но пока ни медали, ни вестей о том, как продвигается представление, нет; впрочем, главное в его жизни не это – через две недели у старшего лейтенанта – свадьба. С Еленой Морковиной. Так что застава готовится… Других новостей нет.
И еще. Ровно через пять дней после поимки Удачливого Ли застава задержала еще одного нарушителя – на этот раз китайца. Шел из Китая в Россию.
Что же касается Верникова, то им занимаются правоохранительные органы… Впрочем, скорее всего, старика отпустят – слишком уж он дряхл, да и много времени прошло с той поры, когда он совершал свои преступления.
Впрочем, есть преступления, для которых понятия «срок давности» не существует…
И напоследок об Удачливом Ли. Он был отпущен домой, в Сеул, где уже ему не были страшны ни ресторанный король по прозвищу Жареный, ни его «шестерки» – разные Синие, Пирацетамы и прочие Розовые Пургены и Голубые Баретки… Их Удачливый Ли теперь не боится.
Собственно, так оно и должно быть.
ДОРОЖЕ ЗОЛОТА
Длинный, с темной вспененной водой Кольский чулок сторожевой корабль «Троя» проходил неспешно, очень аккуратно, дважды останавливался – один раз, чтобы дать возможность выйти из бокового пролива подводной лодке, с угрюмой надменностью вскинувшей над водой большую черную голову-рубку, во второй раз застопорил ход также из-за подводной лодки, совершавшей в узком месте сложный маневр.
Командир «Трои» Михальчук терпеливо ожидал – понимал, что командиру подводного крейсера дышится сейчас много труднее, чем ему: неведомый капитан первого (или второго) ранга во время таких сложных маневров сбрасывает не менее двух, а то и трех килограммов веса: в узком чулке развернуть черноголовую громадину бывает очень непросто.
Совсем другое дело – Михальчук и его сторожевик.
За «Троей» в одну дорожку выстроились еще три плавединицы, три корабля – впрочем, не корабли это были, а гражданские суда
