на котором растут личинки. И его дети уже широко распространились. Бушуки торговали всем подряд во всех концах Чаши, а дети Саа’Трирра, к которым прилипло прозвище «кэ-миало», «хранители информации», хотя и не слишком размножились, зато влияли на весь Паргорон своей ментальной магией.
Но при этом ни те, ни другие не видели в Оргроторе своего отца. Что вообще-то иронично, учитывая его эпитет.
В конце концов, от него в них не было... ничего. Он дал им плоть, дал способность к репродукции, но плоть была на основе других родителей, а возможность размножаться они воспринимали как само собой разумеющееся.
Нет, бушуки почитали только Мазеда, а кэ-миало клубились вокруг Саа’Трирра. До Оргротора им не было никакого дела.
Другие Органы не выказывали желания обзавестись потомством. Это Мазед чувствовал себя обреченным и хотел продолжиться в потомстве, а Саа’Трирр испытывал потребность распределить свою ментальную мощь. Остальных вполне устраивала их уникальность. Те, что существовали парами, даже враждовали, на каком-то глубинном уровне испытывая неприязнь к своему близнецу.
Но Оргротор... он по-прежнему томился от одиночества. Ему по-прежнему не хватало близких – и не хватало сил их создать.
Тут вот ведь какая штука. Он был двупол, он воплощал одновременно мужское и женское начало, но при этом ему все равно требовался партнер. В одиночку он мог порождать только примитивных неразумных тварей.
И Оргротор искал способ это преодолеть. Способ обзавестись собственными детьми. Это был вопрос не только продления рода. Стало уже видно, что этот мир не за единичными чудовищами, а за демоническими народами. А значит, к успеху придут не только они, но и те, кому они будут служить.
И лучше бы это был Оргротор.
Другие Органы этого пока не поняли. Даже всезнающий Саа’Трирр, даже видящий будущее Согеян. В ближайшие века и даже тысячелетия еще ничего не изменится – Паргорон населен бессмертными, а бессмертным некуда торопиться.
Но Оргротор заглядывал дальше. Он стоял у колыбели бушуков и кэ-миало, помог явиться в свет двум новым народам. Он видел, как те и другие постепенно осваиваются, как набирают силу. Следил за теми и другими с самого начала.
И подыскивал того, кто поможет ему совершить акт деторождения в третий раз.
Идеальным вариантом была бы Мазекресс. Она воплощала в себе идеал Оргротора. Да, она величиной с гору и абсолютно чудовищна обликом, но это всего лишь зримое воплощение. Паргоронцы слишком разные, чтобы кого-то здесь заботила внешность. Да, красотой самого Оргротора восхищались все, но только лишь потому, что все демоны Чаши произошли из одного Тела – и их представления о прекрасном сходились.
А внутренняя красота Мазекресс больше, чем у кого-либо еще. Она – Сердце Паргорона. Сердце бога. В ней живет бесконечная любовь к творению, пусть и оскверненная уже Тьмой.
Но кто здесь не осквернен? Они все – демоны. Словно дети, потерявшие свой рай. Помнящие о законе, но без зазрения совести его преступающие.
Оргротор и сам таков.
Жаль, что их с Мазекресс дорожки разошлись. Пятьсот лет назад они испытывали взаимную симпатию, их отношения были весьма теплы. У них было много общего – любовь к прекрасному, тяга к искусству, потребность создавать жизнь... вот это последнее их в конце концов и развело.
Они понимали это по-разному. Мазекресс тоже была творцом, но не могла порождать новую жизнь. Она улучшала уже существующую – меняла свойства, приводила в соответствие с ее пониманием идеала.
Получалось не всегда. Мазекресс тоже чего-то недоставало, она тоже была лишь отдельным Органом. И все же они с Оргротором прекрасно друг друга дополняли, и могли бы дополнить еще сильнее – если бы не расходились во мнениях насчет того, что есть идеал.
Она несколько раз улучшала его порождения. Хотя как улучшала... они не нуждались в улучшении! Это оскорбляло Оргротора. Задевало гордость.
Она ведь не считала нужным спрашивать разрешения. Обращаться за советом. Просто брала то, что он породил, меняла по своему усмотрению – и полагала, что он должен быть благодарен.
Почти сто лет минуло с тех пор, как они перестали общаться. Причиной стало растение, начавшее бесконтрольно заполонять ущелья Туманного Днища. Удивительно живучее, растущее с огромной скоростью, распространяющееся везде и всюду.
А ведь изначально это был просто кустик сладких ягод. Таким его породил Оргротор. Вывел для Паргорона самую вкусную ягоду. Она сочетала целый букет ощущений – душистый запах, изысканную сладость, сочную мякоть и бодрящее послевкусие. Она утоляла жажду и была отличным источником витаминов.
Только вот росла плоховато. Очень прихотливое получилось растение. В Пекельной Чаше ему было слишком жарко и сухо, в Туманном Днище – слишком темно и влажно. Мглистые и Каменистые Земли тоже подходили не очень-то.
Оно дохло от всего. От скверны, от зноя, от насекомых. В садах Оргротора росло прекрасно, но в его садах прекрасно росло все. Он озарял землю и воздух своей силой Оплодотворения.
И сто лет назад Мазекресс взялась... помочь. Без спросу. Не посоветовавшись. Она просто позаимствовала образцы и переродила их в своем чреве. Наполнила новой силой, дала небывалую живучесть и способность себя защищать.
И что в итоге? Сладкая ягодка, которую прозвали паргоронской ежевикой, превратилась в бич полей, ее тернии приобрели свойство злостно прорастать в любых почвах. Их вырубали, травили ядами, сжигали – паргоронская ежевика упорно возвращалась.
Да, ягоды у нее изумительные. Но демоны – это не феи, они питаются не только ягодами. Не очень-то приятно, когда паргоронская ежевика за несколько дней разрастается так, что оплетает твой дом, прорывается в окна, начинает терзать твою мясную гору. Сурдиты злились, защищали свои поля физической и демонической силой, рыли каналы и возводили стены.
И они обвиняли Оргротора. Мол, это он напакостил всему миру. Но Оргротор помнил, какой создал паргоронскую ежевику – и она вовсе не была такой! Да, она была чахлой и не выживала без тщательного ухода – но зато и не пыталась задушить весь мир!
У них тогда случился тяжелый разговор. Мазекресс, что особенно оскорбило Оргротора, не считала себя виноватой. Она ожидала благодарностей. Ведь растение Оргротора стало очень стойким и жизнеспособным, оно стремительно превращалось в доминирующий вид.
Теперь требовалось
