Позади постепенно исчезали, играя в лучах солнца, глазурованные минареты. Но и они вскоре пропали из виду. Через несколько часов машина достигла Себзевара, небольшого поселка. Густой прохладной тенью садов, гранатовых плантаций Себзевар мог очаровать кого угодно. Путники решили здесь переночевать.
Чужой огонь холоднее снега.
Афганская пословицаСнова дорога… За несколько дней миновав Феррах, Чакансур, Дильарам, Гиришк, путники прибыли в древнюю столицу Кандагар. Мирза не только любовался чужими городами. Многое необходимо было запомнить. Так, в дневнике появилась следующая короткая запись:
«Вблизи города Гиришк. Американцы. Строят что-то у реки Ильман».
Американская фирма начала строительство моста через Ильман. Под этим предлогом можно было протянуть свои щупальца в южные районы страны, далекой от Америки и близкой к границам Советского Союза. Мост через небольшую реку американцы строили пятнадцать лет. Сущность деятельности «фирмы», вызвавшей подозрение у Мирзы, была раскрыта несколько позже. Но начало всему положила короткая запись в дневнике разведчика.
В последние дни сентября Кандагар, где летом царствует нестерпимая жара, дарил путникам благодатную прохладу. Настала пора, когда ветви в садах гнулись от фруктов. Город был уютен и красив. Но здесь не было ни одной гостиницы.
Муфтию и Мирзе пришлось остановиться в убогом караван-сарае, где уже расположились три индийца, прибывшие на торжества по случаю национального праздника Афганистана. Познакомившись, муфтий быстро завязал с ними беседу.
Индийцы были откровенны. И чувствовалось, что они не понравились Садретдинхану. Особенно покоробили его слова одного из гостей, сказанные с нескрываемым сожалением:
— Хотя Афганистан и маленькая страна, он все же справляет праздник своей независимости, а мы, великий народ, по-прежнему изнываем под господством англичан.
— Независимость! — фыркал муфтий, оставшись наедине с Мирзой. — Великая держава идет им на помощь, а они еще чего-то хотят!
На другой день муфтий и Мирза вновь отправились в дорогу. Теперь их путь лежал в Газни.
Этот город некогда был столицей огромного государства, правители которого носили его имя. В городе жили и творили Фирдоуси, Ибн Сина, Ансури, Хаким Санои… Кладбище великих исторических памятников лежало перед Мирзой. Читая полные скорби и глубокого смысла строки древних поэтов, высеченные на мраморных надгробьях, Мирза вспоминал родной город, институт, где цитировал студентам бессмертные строки мудрых…
Взглянув на стоявшего рядом муфтия, Садыков неожиданно прочел вслух высеченный на мраморе бейт:
Солнца жгучие лучи и природы измененья
Превратят в ничтожный прах превосходные строенья…
Охваченный иными мыслями и заботами, муфтий вряд ли понял смысл стиха, но все же улыбнулся в ответ:
— Вижу, в вас бурлит вдохновенье, мулла Фархад.
— Нет, господин муфтий, эти слова принадлежат Фирдоуси. Развалины роскошных строений, где когда-то правили султаны рода газнивидов, красноречиво говорят о разрушительной силе безжалостных лучей солнца и слепых стихий природы… Эти строки украшают могильную плиту…
— Поэзия меня, честно говоря, не очень интересует… — перебил муфтий. — Я посвятил себя всецело политике…
«Говорить о поэзии и искусстве с человеком, чья жизнь — одни преступления, убийства, предательство — действительно пустое дело…» — подумал Садыков.
Собственно, откровение муфтия его не удивило, и если он процитировал грустные строки бейта, то лишь потому, что придавал им иной, символический смысл.
Многое можно было еще посмотреть в Газни, но муфтий спешил.
Мирзе пришлось подчиниться.
Уже смеркалось, когда они въезжали в Кабул. Миновав Базар-Шахи и Дейхай-Афгонон, машина остановилась у караван-сарая Халфа Шер Ахмадхана, крупного торговца и давнего друга муфтия.
Умывшись в протекавшем рядом арыке, Садретдинхан, важно ступая, вошел во двор — давнее пристанище разноплеменных купцов. Здесь можно было встретить афганца и туркмена, узбека и индийца. Но с того момента, как через порог переступила нога муфтия, это был уже не простой караван-сарай.
Отныне он стал резиденцией Садретдинхана.
Как только муфтий и его секретарь поселились в светлой квадратной комнате, устланной коврами, их начала посещать именитые главари эмиграции.
Одним из первых явился Курширмат. Да, да, тот самый одноглазый вор и убийца Курширмат, чьи банды, помнил Мирза, метались по городам и кишлакам Ферганской долины.
Сколько честных тружеников, бедняков, активистов погибло от рук басмачей Курширмата? На этот вопрос он сам не смог бы ответить.
Одноглазый был очень рад приезду муфтия.
— Наконец-то, наш дорогой друг, вы добрались до нас.
Полились воспоминания о былых временах. Но муфтий не любитель одних только воспоминаний. У него десятки планов, он мечтает о борьбе за «освобождение нации». Муфтию нужно знать о настроении Курширмата и других басмаческих главарей.
А они шли и шли в купеческий караван-сарай. Но говорили здесь не о ценах на товары.
На второй же день пребывания в Кабуле муфтий с Мирзой отправились в город, к некоему богатому чиновнику, который встретил Садретдинхана как долгожданного гостя.
— Мы попали мусафивами[40] в ваш город по пути в Кашгар и сочли своим первейшим долгом навестить вас, господин, — согнувшись в полупоклоне, обратился муфтий к хозяину.
— Добро пожаловать, несказанно рад! Кто-кто, а уж вы никак не можете считать себя здесь на чужбине.
— Волею всевышнего нам суждено пуститься в столь большое путешествие в Восточный Туркестан. Появление по соседству с вами еще одного мусульманского государства для вас, я думаю, так же радостно, как для меня, — сказал муфтий.
Влиятельный человек кивнул, но как-то нерешительно.
Муфтий не заметил этого. Он с гордостью поглядывал на Мирзу: вот как нас встречают во дворцах!
Садретдинхан с упоением рассказывал о своем будущем участии в организации Восточно-Туркестанской республики, о своих планах и заслугах в общем деле объединения мусульман.
Чиновник внимательно, но с удивлением смотрел на муфтия. Откашлявшись, он бросил уклончивую реплику:
— Конечно, все, что вы собираетесь делать для нас, было бы неплохо… Однако, господа, не кажется ли вам, что в Кашгаре сложилась обстановка совсем… иная?
