— Минуточку! Не все вместе. Я войду первым.
За порогом открытой настежь двери все еще лежала в обмороке горничная Марковская. Поручик склонился над ней; она приходила в себя, даже пошевельнулась.
— Займитесь ею, — попросил врача «скорой помощи». — Хотелось бы, чтобы она как можно скорей заговорила…
Направо от большого окна через ручку маленького креслица перевесилось тело мужчины. Его левая рука почти касалась пола, правая сжимала подлокотник, словно в последний момент он пытался вскочить. На дешевой пижаме в голубую полоску темнели пятна запекшейся крови. Кровь стекала с груди на живот, на бедра, на пол. Большая липкая лужа скопилась у его ног.
На полу, за креслом, лежал мужской парик из темно-русых волос. Лысый, бледный череп убитого пересекал свежий шрам.
В груди слева торчал глубоко вонзенный кинжал. Поручик Левандовский широко раскинул руки, как бы стремясь оградить труп от любопытных взглядов. Позади него стояли судебно-медицинский эксперт и двое уполномоченных из следственной группы. Ни к чему не прикасаясь, сдерживая дыхание, поручик наклонился над креслом. В полной тишине он долго всматривался в рукоятку кинжала: на ней виднелись маленькие дырочки, расположенные в форме свастики, когда-то там находившейся, а потом отодранной. Поручик подозвал врача и своих товарищей. Вместе они продолжали внимательно рассматривать тело.
Человек был мертв. Он был мертв уже много часов.
— Удар нанесен с абсолютной точностью, — тихо сказал врач. — Прямо в сердце.
Поручик Левандовский медленно повернулся. Не сходя с места, он окинул пристальным взглядом комнату. Обычный двухместный гостиничный номер. У стен две аккуратно застланные кровати, однако видно, что пользовались только одной: кто-то ложился на неразостланное одеяло. На низкой скамеечке — открытый чемодан с переворошенным бельем. Искали там что-нибудь? А где костюм убитого? Видимо, в запертом большом шкафу. Над умывальником, на полочке, туалетные принадлежности, бритвенный прибор. На столе — раскрытая книга, недопитый стакан чая, грелка. Пачка сигарет «Спорт» и коробка спичек. Две газеты — познаньская и местная. Пепельница со множеством окурков. Под кроватью — изношенные полуботинки. Нехитрое имущество человека в пути. Все заурядное, стандартное…
— Что ж, беритесь за работу, — поручик обвел рукой комнату. — Только сберегите мне следы, все следы…
— Горничная уже может говорить, — сообщила врач из «скорой помощи».
— Уведите ее, пожалуйста, в соседнюю комнату, — сказал поручик. — Я сейчас к ней зайду.
— Позовите сюда портье! — крикнул Левандовский, повернувшись к открытой двери.
Пан Станислав неохотно вошел в комнату. Остановившись на пороге, он смотрел в окно, отводя глаза от трупа. Поручик жестом подозвал его поближе.
— Кто это? — спросил он, когда портье подошел к креслу.
— Пан Апджей Кошух, — пробормотал тот, с трудом разжав зубы.
— Анджей Кошух, — повторил Левандовский. — Он жил в этом номере?
— Три дня. С тех пор как выписался из больницы.
— Из больницы? Он болел?
— Три месяца назад попал в автомобильную катастрофу. Тогда он тоже ехал к нам. Он всегда у нас останавливался, много лет.
— Зачем он приезжал?
— В командировку. На верфь, из Познани. С верфи для него заказывали номер или койку, если не было свободных номеров.
— Из Познани?
— Да, с машиностроительного завода. Он всегда у нас останавливался.
— Это наверняка он? Наверняка Кошух? — Левандовский пристально наблюдал за перепуганным портье, который, точно загипнотизированный, не отрывал взгляда от убитого.
— Без волос, — прошептал портье, — но все же это он.
— Что, Кошух всегда носил парик?
— У него были волосы… Я не знал, что не свои.
— Итак, вы уверены, что это Анджей Кошух?
— Да.
— Три дня проживавший в этом номере?
— Да.
— Один?
— Один… он был прописан, но вчера приезжала жена.
— Из Познани?
— Из Познани… Я думаю, из Познани.
— Она не прописывалась?
— Нет. Ей не надо было прописываться. Она пробыла у нас несколько часов. Утром приехала, а днем уехала.
— В котором часу?
— В третьем, около трех. Это я заметил. Кошух сам проводил ее на вокзал. Вернулся часа в четыре. У нас в это время спокойно… Он постоял со мной, сказал, что хорошо себя чувствует, что жена уехала и он тоже скоро поедет домой.
— Жена молодая? Красивая?
— Какое там! — Портье махнул рукой, как бы подчеркивая этим жестом нелепость подобного предположения. — Но помоложе его, — добавил он, глядя на лицо убитого. — Впрочем, в парике он тоже выглядел моложе. А насчет нее я вам вот что скажу, пан поручик: одну называют дамой, а другую — женщиной. Она — женщина.
— Полька?
— Почем я знаю? По-польски она говорила как вы, как я, как все.
— А он? — Поручик кивнул на убитого. — Поляк?
— По-моему, да. Поляк. В бланке на прописку…
— Оп прописан?
— А как же! Мы за этим следим.
— Вы вчера дежурили?
— Я.
— И сегодня опять вы?
— Я часто дежурю несколько дней подряд. Рядом живу, на ночь приходит второй портье, а я днем работаю… Мы сменяемся в восемь.
— Кто приходил вчера к Кошуху, кроме жены?
— Кто? — Портье задумался. — Сюда много народу ходит. С утра до вечера. Если кто знает, в каком номере живет знакомый, то ни он нас ни о чем не спрашивает, ни мы его. Днем каждому можно зайти… Согласно правилам внутреннего распорядка. — Он указал рукой на висящую в рамке инструкцию. — Только насчет девушек по вечерам строго…
— Девушки у него бывали?
— Боже сохрани! Никогда, ни одной. Нет! Очень приличный был постоялец.
— А мужчины?
— Каждый день приходил доктор из больницы.
— Откуда вы знаете, что это был доктор?
— Три дня назад, когда пан Кошух утром приехал из больницы, тот пришел часов в пять и спросил, в каком номере пан Кошух. И назвал себя. Я поинтересовался здоровьем пана Кошуха. Доктор сказал, что пан Кошух еще слаб, но теперь все будет в порядке…
— Доктор и вчера приходил?
— Да, вчера тоже.
— В котором часу?
— Часа в четыре-пять… Точно не помню. Мы не проверяем, кто когда вошел, кто вышел.
— А другие приходили к нему? Спрашивали о нем?
— Приходили, но спрашивать не спрашивали. Спрашивали три дня назад, когда он выписывался из больницы. В тот день к нему пришли двое, нет, трое мужчин…
— Вместе?
— Порознь. И каждый справлялся, в каком номере проживает пан Кошух. Тогда вся наша гостиница только о нем и говорила. Мы так радовались, что он поправился! И вот поди ж ты, какое несчастье…
