— Кто они? Те трое?
— Да они не говорили.
— Как выглядели? Поляки?
— Поляки. Все, надо думать, поляки. Один очень элегантный, высокий, представительный.
— А другие?
— Второй в кожаной куртке, в свитере. На шофера смахивает. Я даже удивился, переспросил его: «Вы к пану Кошуху?» У него на носу шрам. Небольшой, на самом кончике.
— Третий?
— Третий серенький. Ни худой, ни толстый, в обыкновенном пиджачке. И сам обыкновенный.
— Который из них приходил вчера?
— Все трое были… Впрочем, не могу вам точно сказать, приходил ли серенький, в пиджачке. Его не запомнишь. Да и никто уже ко мне не обращался, все знали дорогу. Ведь три дня подряд ходили. Но элегантный определенно был. И тот, со шрамом, тоже был.
— Когда? Кто в какое время приходил?
— И утром кто-то заходил, когда жена была, и потом… Элегантный пан, кажется, забегал до обеда.
— У Кошуха было много знакомых в нашем городе?
— Наверное… Он же столько раз приезжал. Но раньше никто никогда к нему не ходил.
— Раньше он сам мог ходить, — буркнул Левандовский.
— Ясно, — поддакнул пан Станислав.
Поручик вышел с портье в коридор, чтобы не мешать врачу и фотографу.
— Теперь я хочу поговорить с горничной, — заявил офицер.
Ему указали на соседнюю комнату, где ждала Марковская.
— А вы постарайтесь точно вспомнить время и все обстоятельства вчерашнего пребывания в гостинице этих трех мужчин, — сказал Левандовский, обращаясь к портье. — Это чрезвычайно важно.
* * *
Кабинет был довольно просторный, из двух угловых окон открывался сельский пейзаж. Старая больница стояла на невысоком холме, на окраине широко раскинувшегося города.
— Смоленский, Ежи Смоленский, — отчетливо представился доктор.
Поручик знал его в лицо, много слышал о нем. Хирург Смоленский был восходящим светилом. Больные добивались, чтобы именно он их оперировал, милиция неоднократно обращалась к нему за советом по специальным вопросам. Мужчины обменялись рукопожатиями. Хозяин предложил офицеру удобное кресло.
— Кофе? Чаю?
— Чаю, если можно. С утра до вечера мы пьем кофе. Национальный напиток. Говорят, это вредно, — поручик рассмеялся.
Выйдя в коридор, доктор велел принести два стакана чаю, а затем сед в кресло напротив Левандовского. Их разделял стеклянный квадратный столик. Доктор пододвинул к гостю пачку сигарет «Кармен» и первый приступил к делу:
— Когда вы мне сообщили об этом по телефону, я был настолько ошеломлен, что… вы сами понимаете… Но приходится держать себя в руках…
Поручик еще раз более подробно повторил уже сказанное.
— Ему не суждено было жить, — пробормотал Смоленский.
— Если так смотреть на вещи… — начал Левандовский.
— Подумайте, подняться на ноги после кошмарной катастрофы, чтобы сразу же умереть насильственной смертью…
— Я просмотрел протокол по поводу того несчастного случая. В гололедицу «зубр» наехал на них сзади, на повороте… Они всегда носятся как бешеные, ни с кем не считаются. Водитель «нисы» свернул, ему больше ничего не оставалось. Тут-то машину и занесло. Кошух сидел справа от водителя…
— Кошух чудом выкарабкался. Когда его к нам привезли, это был кандидат в покойники. У него было переломано все, что могло сломаться, а к тому же тяжелые внутренние повреждения. И, представьте себе, все удалось сшить и склеить.
— Немедленная помощь…
— Да. Кошух несколько раз повторил, что хотел бы отблагодарить того молодого человека, который как раз подъехал на своей «варшаве», посадил их обоих, его и водителя, в машину и доставил нам…
— Водитель «нисы» быстрее поправился.
— Он меньше пострадал. — Доктор придвинул к поручику кипу бумаг. — Я велел подготовить все документы. Возможно, они вам понадобятся.
— Кошух все время был под вашим наблюдением?
— С первой и до последней минуты. Их привезли в мое дежурство.
— Вы немало над ним потрудились.
— Не только я. Целый коллектив, включая зубного врача.
— И парикмахера. Старый парик, очевидно, пришел в негодность.
— Кошуху проломило голову. Парик я ему заказал. Дать вам адрес парикмахера?
— Это не имеет особого значения.
— Вы иногда придаете значение каждой мелочи. Так что в случае чего можете обратиться ко мне. Это театральный парикмахер, мастер своего дела. Кошух не хотел выписываться из больницы без шевелюры. Он сам над собой посмеивался, утверждал, что женщины не любят лысых.
Оба собеседника криво улыбнулись. Несмотря на относительную молодость, у обоих уже появились залысины.
— Бабник?
— Этого я установить не мог. Но организм исключительно сильный, чему мы и обязаны успехом.
— Горький успех. Вы подарили ему лишь несколько недель жизни, — меланхолически вздохнул Левандовский.
— У каждой профессии своя мера успеха. Одна — у судьи, другая — у нас. Если врачу удается продлить жизнь старика на несколько часов, это уже успех…
— Подумайте, доктор, этот человек был зверски убит через четыре месяца после того, как чуть было не погиб в катастрофе, причем шофер, виновник катастрофы, скрылся и до сих пор не обнаружен…
— Вы связываете эти два факта?
— Я еще ничего не связываю. Пока я просто фантазирую. У этого человека, быть может, были враги, что-то его угнетало. Вы ничего такого не заметили?
— Ничего. — Доктор Смоленский взглянул поручику прямо в глаза. — Даже если бы я вскрыл полушария головного мозга, то все равно не прочел бы его мыслей.
— Кто к нему приходил?
— Об этом лучше спросить сестер. В часы, когда разрешено посещение больных, я обычно уже не бываю. Со мной разговаривала только его жена. Ода несколько раз приезжала из Познани. Еще вчера…
— Вы встретились с ней у него в гостинице?
— Нет! Утром она приходила сюда, в больницу. Я ее успокоил, сказал, что муж еще слаб, но совершенно здоров.
— Для порядка… Вы заходили к нему в гостиницу? Уколы?…
— Никаких уколов. Повторяю, он был абсолютно здоров, только еще слаб. Причем дело даже не в физической слабости. У нас он занимался гимнастикой, часами гулял в саду. Но осталась в нем какая-то… ну, запуганность, что ли. Он боялся уличного движения, избегал толпы. Я живу недалеко от «Сьвита», поэтому заходил к нему. Все эти дни он просидел в гостинице, не хотел выходить на улицу, словно чего-то опасался.
— Чего-то или кого-то?
— Тогда я думал, что он боится чего-то, приписывал его страхи шоку, вызванному катастрофой.
— У него был какой-нибудь заклятый враг?
— У кого их нет, поручик?
