— Может, она не так уж и не права? — мрачно проговорил Егор.
— Все может быть. — Мадам Блонтэ встала, давая понять, что разговор окончен. — Рада была познакомиться, месье Егор. Действительно рада. А что касается медальона — документы на его вывоз практически готовы, и скоро он улетит в Париж. И убийства сразу прекратятся, уверяю вас. Все встанет на свои места.
— Вашими бы устами — да мед пить, — пробормотал Егор уже в дверях.
— Простите?..
— Ничего, — он вздохнул, — просто русская поговорка.
Скромную бежевую «девятку», притулившуюся к бордюру возле киоска с мороженым, Егор засек, едва вышел из здания. Он поразмыслил несколько секунд, потом, плюнув на политес, подошел к машине, по-хозяйски открыл переднюю дверцу и плюхнулся на сиденье рядом с водителем. Тот никак не отреагировал на столь вопиющее вторжение в свою частную собственность. Глаза его были скрыты темными очками, но Егор поклясться бы мог, что они, эти глаза, ни на йоту не изменили своего выражения, даже ресницы не дрогнули, вот черт…
— Ну, — проговорил он раздраженно. — Что на этот раз?
Собеседник промолчал.
— Послушайте, — сказал Егор, — а вы, часом, не «голубой»? Может, вы испытываете ко мне… гм… влечение? Что вы таскаетесь за мной по пятам?
Дамир дернул уголком рта, обозначив улыбку.
— На востоке говорят: если ты спас человеку жизнь, значит, ты за него в ответе. Мне не хотелось бы, чтобы вам на голову свалился кирпич. Тогда все мои труды пойдут насмарку.
Егор кашлянул.
— Простите. Вы вытащили меня из огня, а я, кажется, забыл поблагодарить… Скажите, Дамир, кто вообще знал о существовании коллекции?
— Многие, — Дамир ничуть не удивился. — Хозяин не для того держал ее в доме, чтобы любоваться по ночам в одиночку. Иногда он даже проводил деловые встречи в «сокровищнице».
— Аника Блонтэ тоже там бывала? Только не прикидывайтесь, будто не знаете, о ком речь.
— Я и не собираюсь. Она действительно приезжала в особняк, разговаривала с хозяином в его кабинете. Насчет «сокровищницы» сказать не могу.
— Когда это было?
Дамир чуточку подумал.
— Летом прошлого года.
— Знаете, — проговорил Егор, поразмыслив, — я никогда, даже в детстве, не мечтал стать сыщиком. Я художник…
— …Который очень ловко умеет избавляться от наручников, — вскользь заметил Дамир.
— Я художник, — с нажимом повторил Егор. — Мое дело — писать картины. Тайну смерти вашего патрона я с удовольствием оставил бы Колчину… Если бы не два обстоятельства: Мария, которая сейчас находится в камере, и мой друг Ромка Заялов, который чуть не свалился с инфарктом, когда погибла его невеста. Между прочим, она, его невеста, вовсю наставляла ему рога с Юлием. Вы ведь знали об этом? Знали, не отпирайтесь. Еще, небось, и в спаленку ее провожали…
— В спальню — нет, а из спальни — да, — с железобетонным спокойствием ответил азиат.
Егор нахмурился.
— Вот как? И в то утро тоже?
Дамир кивнул.
— Я вывел ее через заднюю калитку и проводил до шоссе. Она плохо себя чувствовала.
Егор в задумчивости откинулся на спинку сиденья.
— Интересно… Скажите, а сам Юлий в тот момент не показался вам больным? Он выглядел вполне нормально?
— Нормально, — отрезал азиат. — Не задыхался, не бился в конвульсиях, и пены возле рта я не заметил. Я знаю, что вы хотите сказать: что Ляля Верховцева отравила хозяина, а потом нарочно или случайно отравилась сама… Но вы забываете, что хозяин выпил отравленный бокал только через пять часов, и получил он его из рук Марии.
— Да, я помню, — пробормотал Егор. — И это ломает всю картину. Будто отражение в кривом зеркале. В треснувшем зеркале…
— Вы о чем? — Дамир перехватил взгляд собеседника, устремленный в зеркальце заднего вида. — Ах, это… Просто камешек вылетел из-под колеса.
— Я о другом. «Зеркало треснуло», название романа Агаты Кристи, я вспомнил… Женщина, одна из героинь, звонила всем подозреваемым по очереди и говорила: «Я видела, как вы подсыпали яд в какао мисс Роуз…» Дамир, вы знаете адрес Элеоноры Львовны?
Дверь открылась только после шестого или седьмого звонка. Элеонора Львовна — в каком-то запредельно роскошном куске пестрой ткани, причудливо обернутом вокруг тела, с початой бутылкой коньяка в одной руке и рюмкой в другой, возникла на пороге, покачнулась и светски осведомилась:
— Вы ко мне, господа? Вообще-то я не ждала гостей…
— А по-моему, очень даже ждали, — возразил Егор, чувствуя неимоверное облегчение: жива, слава тебе, Господи. — Кто был у вас в гостях?
— А, — мадам Элеонора махнула рукой, снова потеряв равновесие. — Один знакомый… Редкая сволочь, между нами говоря.
— Савелий Ерофеич?
— Ну, — Элеонора Львовна доверчиво прижалась к Егоровой груди и объяснила: — Понимаете, я подумала: я одна (мой Витольдик скончался двадцать лет назад… Тоже, кстати, кобель был еще тот), он один… Так почему бы нам… ну, вы понимаете меня? Я пригласила его в гости. Купила коньяк, накрыла стол. Он пришел, я сказала ему… А он… — она досадливо вздохнула. — «Извините, Элечка, но мы с Катей… С Екатериной Николаевной…» Что он, черт побери, нашел в этой лабораторной крысе? Она моложе меня всего на три года, а выглядит, между прочим, на пять лет старше. Послушайте, давайте выпьем. Не могу же я, как алкоголик, в одиночку…
— Давно Ерофеич ушел от вас?
— Откуда я знаю. Где-то полчаса назад.
— Он поехал к Екатерине Николаевне?
Элеонора Львовна гордо выпрямилась.
— Вот это уж мне абсолютно безраз… безразлучно. То есть безразлично. Так ему и передайте, когда встретите.
Егор с Дамиром переглянулись.
— Я к горничной, — проговорил Дамир. — Вы оставайтесь здесь. Пить больше не давайте и на всякий случай вызовите «скорую»…
— Поздно, — возразил Егор. — Она в одиночку выхлестала полбутылки. Если в коньяке был яд…
— Какой еще яд? — нахмурилась Элеонора Львовна. — Нет, по-моему, вы все-таки пьяны…
На этот раз ни звонить, ни стучать не пришлось: дверь поддалась сразу, стоило лишь слегка толкнуть ладонью. Крошечная полутемная прихожая с аккуратным шкафчиком для одежды, допотопный телефон на тумбочке — черный и вытянутый вверх, словно старинный комод, единственная комнатка-маломерка (гостиная, она же спальня)… Посередине комнаты — празднично накрытый стол под малиновой бархатной скатертью: салат «Оливье», заливная рыба, сыр, зелень, тушеное мясо в горшочке, початая бутылка «Каберне»…
Неподвижная женская фигура в кресле, и перед ней — почему-то коленопреклоненный — Савелий Ерофеич, и плечи его сотрясает крупная дрожь, сопровождающая странные звуки: то ли смех, то ли плач… Вот он услышал шаги за спиной, обернулся и страшно прохрипел, отгораживаясь ладонями:
