своих Михалыч ошибся: второй ход трески еще не начался, – шли отдельные косячки, разведчики, но плотного хода, в котором стоймя стоит багор, не было. Хотя огромные, с блестящими черными спинами косатки появились здесь неспроста – загодя чуют еду.
Но ошибка в прогнозах ничего не значила, Михалыч со своими помощниками сумел наловить рыбы на уху. Хорошая получилась уха – и треска в ней была, и налим, и зубатка, и окунь. Даже на жарево немного рыбы осталось – для дежурной вахты.
Стремительный катер, окрашенный в синий цвет, с нарядной рубкой и новеньким пограничным флагом на корме, лихо подвалил к «Трое» и опустился около выброшенного за борт трапа на собственной, быстро опавшей волне.
Из рубки катера выпрыгнула девушка с непокрытой головой, в знакомой черной форме-непромокайке, украшенной мерцающей белой надписью «Береговая охрана», ловко переместилась на нижнюю планку трапа.
С катера ей подали туго набитую сумку, девушка перекинула ее наверх, на край борта, потом с таким же проворством перекинула вторую сумку. Красивая была девушка. Офицер. Перед ней навытяжку готов был встать даже сам командир корабля. На гибких погончиках, прикрепленных к куртке, поблескивали четыре капитан-лейтенантских звездочки.
Михальчук принимал гостью у борта. Волна шла широкая, плоская, выкатывалась прямо из-под иссиня-серых туч, из-под кромки, подсвеченной снизу бледным дрожащим сиянием, какое обычно исходит от льда. «Троя» на этих волнах неторопливо переваливалась с борта на борт.
Такая качка может сбить с ног кого угодно, даже бегемота, привязанного цепью к мачте, или мужика, способного проломить кулаком кирпичную стену, а на девушку не действовала совсем, она, похоже, могла держаться на палубе, даже если та начнет переворачиваться вверх дном.
– Капитан-лейтенант Самойлова, – доложилась гостья, блеснув крепкими чистыми зубами. Построжев, вытянулась перед Михальчуком.
Долго держать на лице строгое выражение она не смогла, улыбнулась вновь. Михальчук невольно подумал о том, что ныне редко встретишь девушку с такой улыбкой – сегодняшние девушки с силиконовыми губами готовы день и ночь улыбаться во весь рот, – даже во сне, – но это совсем не те улыбки.
Оказывается, для познания человека, кто он и что он, не нужно много времени и совсем необязательно есть из одной миски кашу в течение нескольких лет – достаточно увидеть улыбку и руку, протянутую для приветствия, больше ничего не надо.
– А как зовут капитан-лейтенанта Самойлову? – поддавшись улыбке гостьи и сам начав улыбаться – так же открыто и безмятежно, – спросил Михальчук.
– Ириной Александровной.
– Отчество обязательно?
– Никак нет, товарищ капитан второго ранга, – Самойлова по-девчоночьи бодро мотнула головой. – Совсем необязательно.
– Пойдемте, я провожу вас в каюту, – Михальчук подхватил одну сумку, другую, приподнял и произнес уважительно: – Ого!
Вес у сумок был внушительный.
Коридоры на «Трое» были заложены такие, что по ним можно было ходить вчетвером, – всякий буксир ведь должен быть спасателем, поэтому мало ли чего может происходить в море, и мало ли какой груз придется тащить по коридорам, особенно, если со дна поднят груз живой…
Поскольку начинка «Трои» была наисовременнейшей, электроникой корабль был нашпигован от киля до макушки мачты, где вывешиваются флаги расцвечивания, то и команда на «Трое» была усеченная, – сорока семи контрактников хватало с лихвой, – а раз народа стало меньше, то образовалась лишняя жилая площадь. Для гостьи была выделена специальная каюта.
По дороге к гостевой каюте Самойлова неожиданно остановилась, словно бы уперлась в некий висящий в воздухе барьер, который ей был виден, а Михальчуку нет. Капитан второго ранга тоже остановился. Поинтересовался удивленно:
– Что с вами?
Навстречу им по коридору, придерживаясь одной рукой стенки – волны пытались накренить «Трою», – шел штурман Корнешов. Лицо усталое после ночной вахты, черты резкие, в углах губ – морщины. Впрочем, морщины лицо штурмана хуже не делали, скорее, наоборот – таков был тип его лица.
И вообще штурман Корнешов относился к разряду мужчин, к которым благоволили женщины. Лица с такими правильными, будто бы вырезанными хорошим скульптором чертами, встречаются нечасто.
– Что с вами? – вторично спросил Михальчук.
Самойлова промолчала, ничего не ответила. И Корнешов внезапно сдал ход, он теперь шел еле-еле.
Есть вещи, о которых особенно-то и не поговоришь, иногда вообще ничего не сможешь рассказать – нельзя, сделается очень больно, на зарубцевавшейся ране появится кровь, станет тяжело дышать.
Штурман Корнешов был мужем Ирины Самойловой, с которым она разошлась год назад. Точнее, год и два месяца назад. Этот увеличивающийся срок она в любую минуту может вычислить до дней и даже часов… Сейчас Корнешов и Ирина все дальше и дальше отодвигаются друг от друга. Будто две половинки одной расколотой льдины. Разлом, разделяющий их, становится все больше.
Но вот ведь как – ни он, ни она до сих пор не могут толком объяснить (ни себе, ни родственникам, ни друзьям), что же между ними произошло, – что? Может, имелась какая-то серьезная причина, расколовшая крепкую семью, а может, вообще ничего не было…
На лице Корнешова что-то дрогнуло, жесткие щеки помягчели, он улыбнулся – улыбка была неуверенной, совсем некорнешовской, он прижал к горлу пальцы и проговорил незнакомым, каким-то свистящим шепотом:
– Ты-ы? – оторвал пальцы от горла, потом снова прижал. – Этого быть не может.
Словно бы онемев, потеряв способность двигаться, Самойлова стояла посреди раскачивающегося корабельного коридора и не могла выговорить ни слова, сделать хотя бы один шаг в сторону тоже не могла, она, не отрываясь, смотрела на Корнешова.
О чем она думала сейчас – неведомо. Впрочем, это можно было бы понять, разгадать, но это была чужая тайна, а забираться в чужую тайну – грех. Так всегда считалось в семье Михальчука.
Наконец к Самойловой вернулась речь.
– Как видишь, Лева, может быть, очень даже может.
Глаза у Корнешова неожиданно приняли виноватое выражение, – впрочем, наверное, так оно и должно быть, он понимающе кивнул, перевел взгляд на командира.
– Игорь Валерьевич, метеорологи только что предупредили о штормовой угрозе.
– Ну, предупреждение о шторме – это еще не шторм, Лев Константинович, не будем пугать нашу гостью… Вы, как я понял, знакомы?
В борт сторожевика ударила тяжелая волна – судя по всему, недалеко всплыла грузная подводная лодка, подняла тугой вал, над головой командира, в динамике затренькал хриплый звонок – общекорабельное предупреждение, и Михальчук с гостьей двинулся дальше, в каюту, приготовленную для нее, а Корнешов пошел своей дорогой.
Раньше женщины на суда, тем более военные, не допускались – баба для моряков была страшнее черта, увидя женщину на корабле, они обязательно крестились и плевали через левое плечо – свят-свят-свят! Другое дело – молодка на берегу. Тут можно даже полечку сбацать, лихо отбив на тротуаре зажигательный ритм каблуками… А вдруг сердце красотки дрогнет?
И случалось, что мурманская красотка не отказывала чечеточнику-полечнику.
Сейчас – другое дело, правила флотские изменились. На некоторых кораблях камбузами уже не Михалычи заправляют, а какие-нибудь бойкие девушки в кружевных передниках, у которых в женихах добрая
