Впервые он на себе испытал последствия единовластия и лучше теперь понимал ненависть Рузвельдта к священникам, принцам и королям!
— Ясно, что республике здесь конец! — произнес он после проклятий врагам.
— C’est vrai, monsieur, — послышался голос из глубины камеры. — C’est fini![111] Сегодня все кончается!
Мейнард вздрогнул. Он считал, что находится здесь один.
— Вы говорите по-французски? — продолжал голос. — Вы англичанин?
— На ваш первый вопрос — да, — ответил Мейнард. — На второй — нет. Я ирландец!
— Ирландец! За что же вас привели сюда? Прошу прощения, мсье. Я слишком вольно веду себя с товарищем по заключению.
Мейнард откровенно все рассказал.
— Ах, друг мой, — сказал француз, выслушав его, — вам нечего опасаться. Со мной — другое дело.
Послышался вздох.
— Что вы хотите сказать, мсье? — машинально спросил Мейнард. — Вы ведь не совершили преступление?
— Да, совершил! Величайшее преступление — я патриот! Я сохранил верность своей стране — и свободе! Меня зовут Л.
— Л.! — воскликнул Мейнард, узнав имя, хорошо известное среди поклонников свободы. — Возможно ли это? Меня зовут Мейнард.
— Бог мой! — воскликнул заключенный француз. — Я слышал о вас! Я знаю вас, сэр!
В темноте они обнялись и вместе произнесли драгоценные слова:
— Да здравствует республика!
А Л. добавил:
— Свобода и демократия!
Мейнард ничего не ответил. Помолчав немного, он спросил:
— Но что вы имели в виду, говоря об опасности? Неужели они дойдут до этого?
— Слышите эти звуки?
Они прислушались.
— Да. Там, снаружи, стреляют. И крики слышны. Вот это ружейные выстрелы. А это, подальше, пушечный выстрел. Можно подумать, что идет сражение.
— Так и есть! — серьезно ответил республиканец. — Сражение, которое кончится уничтожением нашей свободы. Вы слышите погребальный звон — и по мне тоже, я в этом не сомневаюсь.
Тронутый серьезным тоном пленника, Мейнард попросил у него объяснения, — но в это мгновение неожиданно отворилась дверь, впустив несколько человек. Это все были офицеры в мундирах различных частей, главным образом зуавов и африканских егерей.
— Вот он! — воскликнул один из них. Мейнард узнал голос Вирока.
— Выведите его! — приказал офицер с нашивками полковника на плечах. — Трибунал состоится немедленно!
Мейнард подумал, что речь идет о нем. Но он ошибался. Речь шла о более известном человеке и более опасном для возникающей империи. Это был Л.
На открытом дворе стоял большой барабан, вокруг расставили с полдюжины стульев. На барабане чернильница, ручка и бумага. Все это символы полевого суда.
Но они были нужны лишь для прикрытия. На бумаге ничего не записано. Ручку даже не обмакнули в чернила. Все присутствующие: председатель суда, члены, защитник — все полупьяны. Все требовали крови и были полны решимости пролить ее.
Но Мейнарду не пришлось быть зрителем этой пародии на суд. Дверь снова закрыли, и он остался за ней и стоял, прислушиваясь.
Недолго. Не прошло и десяти минут, как в замочную скважину донеслось слово, приговорившее его товарища по заключению. Это было слово: «Coupable!».[112]
За ним последовала фраза:
— Tirez au moment![113]
Послышался протестующий крик, в котором Мейнард узнал голос товарища по заключению:
— C’est un assassinat![114]
Последовал топот, вероятно строящегося взвода.
Наступило молчание, как затишье перед бурей.
Оно было кратким — всего несколько секунд.
Раздался крик, заполнивший весь двор, хотя кричал один человек. Когда-то этот крик сбросил короля с трона, а сейчас служил протестом перед наступающей империей:
— Да здравствует республика! — Это были последние слова Л., которые он бросил, глядя в глаза своих убийц.
— Tirez![115] — Мейнард узнал голос лейтенанта зуавов Вирока. Его заглушил грохот выстрелов, эхом отразившийся от стен.
Неподходящее время для торжества после такой трусливой и подлой казни. Но двор был полон необычных людей. Они скорее напоминали демонов, когда, размахивая киверами, ответили на крик расстреливаемого возгласом, означавшим падение Франции:
— Vive l’Empereur!
Вслушиваясь в происходящее снаружи, почти не слыша слов, но все понимая, Мейнард пришел в ярость.
Человек, которого он только что обнимал, чье имя он давно знал и уважал, этот человек только что убит, как собака!
Ему начинало казаться, что он видит сон!
Но он слышал протестующий крик:
— Это убийство!
Повторяя его, он колотил в дверь, надеясь отвлечь солдат и задержать расправу.
Он продолжал кричать, пока его голос не заглушил залп.
Когда смолкло эхо выстрелов, во дворе стало тихо. Члены полевого суда услышали его.
— У вас там сумасшедший! — сказал председательствующий офицер. — Кто он такой, Вирок?
— То же самое, — ответил лейтенант зуавов. — Такой же, как тот, от которого мы только что избавились.
— Вы знаете его имя?
— Нет, полковник. Он иностранец.
— Из какой страны?
— Англичанин — или американец. Его привели с бульваров. Взяли его мои люди и по моему приказу.
— За что?
— Он мешал нам исполнять свои обязанности. Но это не все. Я случайно встретил его вчера в кафе де Миль Колон. Он там выступал против правительства и выражал жалость к бедной Франции.
— Правда?
— Я ответил бы ему на месте, мой полковник, но мне помешали под предлогом, что он иностранец.
— Но это не причина позволять ему произносить такие речи здесь.
— Знаю, полковник.
— Вы готовы дать показания?
— Готов. Присутствовало несколько десятков человек. Вы слышите, что он говорит сейчас?
— Верно, верно! — согласился председательствующий. — Приведите его! То, что он иностранец, его не спасет. Не время разбираться в национальностях. Англичанин он или американец, такой язык должен замолчать. Друзья! — негромко обратился он к членам суда. — Этот офицер свидетель, вы поняли? Мы должны судить преступника, и так как обвинения Вирока серьезны, заставить замолчать. Все поняли?
Ему ответило мрачное молчание, все понимали, что это лишь пародия на суд. Эти офицеры были специально отобраны, особенно председательствующий, известный полковник Гардо.
Мейнарду в камере почти ничего не было слышно. На улицах продолжалось смятение. Слышались ружейные выстрелы и орудийные залпы. Во двор постоянно приводили новых пленников под топот солдат и звяканье оружия. Повсюду был шум.
