И хоть рабство было давно отменено, но можно же было оплачивать труд негров только едой, «добрым» словом и мнимой заботой. И даже преподносить «богатые» подарки, вроде связки бус, сделанные немецкими стеклодувами, по цене одной марки за килограмм. Дарить отличные, слегка ржавые, сточенные наполовину, ножи, купленные старьёвщиком, где-нибудь в Гамбурге у домохозяек, по цене два пфеннинга за штуку.
Оплатив аренду простоя у причала, и выплатив жалованье своей разнокалиберной команде, Феликс сошёл с корабля на берег, взяв с собой только десять человек, наиболее доверенных лиц. С ними ему предстояло тащить остаток слоновой кости и другие товары, которые он должен был доставить в Дуалу, крупный портовый город в немецком Камеруне. Для этого следовало нанять носильщиков, узнать новости, ну, и решить пару мелких вопросов, за один из которых он решил взяться сразу же.
Отдав приказ на разгрузку корабля, поиск носильщиков и информации по срокам убытия ближайшего каравана, он отправился к зданию местной почты, располагавшейся недалеко от речного порта, в которой находился и телеграф.
Здание почты представляло собой типичное здание колониальной эпохи. Сделанное из жёлтого кирпича, оно было одноэтажным, приземистым, и крепким. По его периметру находились узкие окошки, больше напоминавшие бойницы, что было недалеко от истины, и несло в себе отчётливую функциональность и суровую необходимость жизни в дикой стране.
Здание находилось в тени больших деревьев, закрывающих его своей густой кроной от испепеляющего зноя, и смягчающих жаркий и влажный климат Экваториальной Африки.
Открыв тяжёлую толстую дверь, увенчанную массивной медной дверной ручкой, с изображением льва, вставшего на дыбы с оскаленной пастью, он вошёл в прохладное помещение. Внутри было довольно светло. Солнечный свет, пробиваясь сквозь узкие, но многочисленные, окошки, заливал всё пространство своим светом, не давая темноте ни одного шанса, но, в то же время, и не ослепляя всё вокруг.
Подойдя к высокой стойке из красного дерева, он посмотрел поверх неё на сосредоточенного француза, с загорелым до черноты лицом, довольно субтильного телосложения, с всклокоченными волосами на вытянутом черепе, и сказал.
— Приветствую вас, Франсуа! Как ваши дела и здоровье?
Вышеупомянутый Франсуа, который в это время что-то сосредоточенно читал, перекладывая различные бумажки с места на место, и шепча по-французски различные утончённые ругательства, поднял голову, и его светло-карие глаза уставились в ледяные глаза Феликса.
— А, это вы, Феликс. Как давно я не разговаривал с человеком, говорящим по-французски, с характерным немецким акцентом. Вы право, умеете, мягкие французские обороты речи произносить с лязганьем шпаги, вынимаемой из ножен.
Феликс только пожал плечами на такой пассаж. Какая разница, кто как говорит, главное, что он говорит, и о чём идёт разговор, всё остальное — это ненужные эмоции, мешающие делу, и всё.
— Я тоже вас вспоминал… Франсуа, и не один раз. Но, я не затем сюда пришёл, чтобы порадовать вас своим немецким акцентом. Вижу, что здоровье и дела у вас идут хорошо и…
— А, вы опять по делу, — перебил его вздорный юноша, — наверное, хотите отправить телеграмму, как в прошлый раз.
— Нет, только посмотреть на вас, поупражняться в красноречии с вами… и уйти.
— Ха, ха, ха, — вздорный юноша рассмеялся. Здесь он был, как в ссылке. Новомодный телеграф был практически бесполезен, и был скорее данью моде, чем реальным средством доставки информации.
Единственная телеграфная линия была протянута над рекой Конго, и связывала между собою Леопольдвилл и Киншасу. Но, с чего-то же надо было начинать. В скором времени обещали протянуть линию до Атлантического побережья, но в это верилось с трудом. Как бы там не было, телеграф в Браззавиле и Киншасе был, и Феликс намеревался воспользоваться его услугами.
Кроме этого, он передал Франсуа два письма, для отправки их курьерской почтой, а также купил пачку трёхмесячной давности газет, как французских, так и немецких, и даже парочку английских. «Таймс», да и «Дейли телеграф» были, иногда, очень информативными. А тот, кто умел читать между строк, мог быть вознаграждён вдвойне, после вычитки определённой информации.
Написав текст телеграммы: «Жизнь дрянь, месяц, как вернулся из похода. Феликс», и расплатившись, он вышел из здания почты.
Телеграмма была адресована торговому агенту, проживающему на постоянной основе в Киншасе и являющемуся, по совместительству, чиновником бельгийской администрации. Это не мешало ему заниматься торговыми делами с американскими компаниями, формально не торгующими с Африкой, но любящими влезать везде, куда надо, и куда не надо, ради получения прибыли.
Выйдя с почты, он пошёл по единственной улице Браззавиля, представленной немногочисленными зданиями колониальной администрации, казармами роты французских легионеров, и парочкой, довольно убогого вида, гостиниц. Все остальные постройки были сделаны уже не из кирпича, и жили в них представители местных народностей, и те мулаты, что получались от постоянных связей с белыми людьми.
«Голод не тётка, а половой инстинкт — не любовь, но напоминает о себе постоянно». Как говорят, «любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда!»
Феликс направился к одной из гостиниц, где был забронирован небольшой, но чистый, (что гораздо важнее!) номер. Зайдя в него, он стянул с себя сапоги, разделся, умылся, проверил револьвер, большой, остро заточенный тесак, и успокоившись, лёг в чистую постель, первую за три недели странствий, после чего сразу заснул.
Следующий день начался с суеты. Товар был разгружен, носильщики найдены, предварительно накормлены, и одарены никчёмными подарками, чтобы не сбежали раньше времени. Проверив всех своих подчинённых, мимоходом он учуял неистребимый запах перегара, от вчерашнего тяжёлого застолья. Ещё раз, перепроверив людей, они двинулись в путь.
Очередной караван уходил вечером, и они присоединились к нему, со своими двумя десятками кожаных мешков, и носилок со слоновой костью. Путь был нелёгким, но давно знакомым. Отойдя от Браззавиля на два десятка километров, караван стал лагерем недалеко от реки Конго.
И всю ночь Феликс слушал шумные всплески, возившихся в ней, гиппопотамов, и других речных животных. Долгие протяжные крики ночных птиц и животных, раздирали временами ночь на куски, отчего прохладный влажный воздух казалось, колыхался, также, не перенося эти звуки, как и Штуббе.
Но сон был необходим, и Феликс, обладавший железной волей и стремлением к постоянному порядку, пересилил себя и заснул, перед сном ещё раз проверив оружие, и своих подчинённых, пнув одного разгильдяя за то, что плохо связал носильщиков на ночь.
Утро застало их в пути. Ночью никто не сбежал, благодаря принятым мерам предосторожности, а также тому, что Феликс не был скупым, и хорошо кормил носильщиков, хоть и не считал их за людей. Но порядок, есть порядок. Не будут есть, не смогут идти и погибнутв пути, а форс-мажоров ему и так уже хватило, выше крыши.
Он равнодушно смотрел, как издеваются над рабами, называемыми здесь… носильщиками, другие торговые агенты, и путешествующие вместе с ними чиновники, но считал это нецелесообразным, и излишним проявлением жестокости.
Носильщики должны носить, а работодатель их за это кормить, и этой линии он придерживался неукоснительно. Караван продолжал идти вперёд, вместе с ним и отряд Феликса. Через неделю, они смогли перебраться через пороги, по левому берегу реки, и, перегрузившись на один из мелких кораблей, специально ожидавших подобной оказии, отправились к Атлантическому океану.
Там он не задержался, а, погрузившись на корабль, идущий в Лондон и транзитом заходящий в Дуалу, отбыл на нём к цели своего путешествия. Через двое суток, они приплыли в порт Дуалы, где, выйдя на знакомый причал, он смог мысленно потянуться и размять уставшие от приключений мозги. Ему предстояло много дел, одно из которых было наиглавнейшим, и касалось хлеба насущного.
