приятелям девушка – настолько близко, что они узнали её, – лежала на боку, изогнувшись и как-то неестественно вывернув голову, – было очевидно, что у неё сломана шея.
Вглядевшись в посинелое, застывшее лицо и остекленелые глаза девушки, Марина смертельно побледнела и, вскрикнув, прижалась к Юре.
– Янина… – прошептала она, едва шевельнув побелевшими губами и не отрывая расширенных, полных ужаса глаз от мёртвой подруги.
Однако Юре и Паше некогда было смотреть на тех, кому уже было не помочь. Как раз в этот момент раздался очередной гортанный рёв, услышанный ими ещё в палатке и, как и тогда, заставивший их содрогнуться и пристально всмотреться вдаль. И они увидели наконец того, кого напряжённо и мучительно ждали все эти дни, кто не давал им покоя даже во сне, кто полностью, безраздельно владел их мыслями и чувствами с той самой минуты, когда они впервые увидели его в уединённом заброшенном доме, на покрытой колокольчиками лесной поляне. И кто, – они чувствовали, они знали это и чем дальше, тем сильнее убеждались в этом, – медленно, но настойчиво и неуклонно следовал за ними, приближался к ним, настигал их, время от времени давая о себе знать то долетевшим издалека рыком, то мимолётным явлением на другом берегу реки…
Огромный чёрный силуэт отчётливо рисовался на ярком фоне бушевавшего пламени и казался от этого ещё более громадным, необъятным и внушительным. Суетливо метавшиеся кругом люди выглядели рядом с ним какими-то пигмеями, мелкими, бессильными, жалкими в сравнении с этим могучим косматым исполином, явившимся неведомо откуда и одним своим видом внушившим им дикий, первобытный ужас, пронзавший их до мозга костей и лишавший разума. А периодически издававшийся им мощный утробный рёв, покрывавший не только людской гомон, но, казалось, даже раскаты грома, ещё больше невротизировал обитателей пылавшего лагеря и многократно усиливал всеобщее замешательство и психоз. И, ослеплённые ледяным, парализующим страхом, отнявшим у них способность соображать и обдумывать свои действия, они, вместо того чтобы во весь опор бежать отсюда куда глаза глядят, носились, как одержимые, между горевших палаток и сами шли в его руки. Ему даже не нужно было прилагать особых стараний – несчастные сами, не ведая, что творят, выбирали свою участь. А кто оказывался в его железных, убийственных объятиях, был обречён. Сопротивляться, вырываться, трепыхаться было бессмысленно. И почернелая от гари земля усеивалась всё новыми изломанными, искалеченными, бездыханными телами и пропитывалась свежей горячей кровью, мрачно тускневшей в сиянии пожара.
Он, как казалось, не спешил. Медленно и спокойно, чуть помахивая длинными когтистыми лапами и ворочая из стороны в сторону крупную, плотно сидевшую на широких плечах голову, он ступал среди потоков неистовствовавшего пламени, словно не боясь опалить покрывавшую его густую чёрную шубу и не пытаясь уклониться от то и дело вытягивавшихся из пламенеющей массы продолговатых обжигающих петель. И только время от времени приостанавливался и делал резкие, неуловимые движения, в одно мгновение убивая любого попадавшего в его руки, с хрустом кроша кости, ломая позвонки, вырывая конечности из суставов, не обращая при этом ни малейшего внимания на душераздирающие предсмертные вопли своих жертв и лишь сопровождая каждое новое убийство звучным торжествующим рыком. После чего продолжал своё неторопливое, размеренное шествие, свою кровавую смертоносную прогулку, не переставая поворачивать туда-сюда голову и свирепо поблёскивая глубоко посаженными красноватыми глазами. Он словно высматривал что-то в этом огненном хаосе, будто искал кого-то, ради кого он и пришёл сюда, выбравшись из тёмной лесной глубины и явив людям свой чудовищный, рождавший в них нечеловеческий страх и ввергавший их в безумие лик.
И только два человека хотя бы приблизительно понимали, что здесь происходит и чем это может для них кончиться. Только они, Юра и Паша, ещё сохраняли, хотя и с немалым трудом и в неравной степени, способность рассуждать и всеми силами старались не поддаваться общему сумасшествию. Только они знали и не сомневались ни секунды, из-за кого и для чего явился сюда этот заросший шерстью гигантский звероподобный убийца, не щадящий никого и ничего на своём пути, сеющий вокруг ужас и смерть, оставляющий после себя трупы и пепел.
Чего нельзя было сказать о Марине. Она, как и почти все здесь, не понимала ничего и была в глубоком шоке. При виде всего происходящего в голове у неё зашумело, а в глазах всё поплыло и заволоклось колеблющейся багрово-огненной дымкой. В её горле застрял безмолвный, так и не вырвавшийся наружу крик. Она была близка к обмороку. Теряя силы, она прильнула к Юре, повторяя упавшим, обрывающимся голосом:
– Что это, Юра?!.. Что это такое?.. Что это?..
Юра, не отвечая, – у него не было на это времени, – подхватил её за талию, крепко прижал к себе и, лишь на мгновение оторвав взор от орудовавшего в середине лагеря, в каком-нибудь десятке метров от них монстра, быстро взглянул на приятеля.
– Надо валить отсюда. Сию секунду! Пока он не засёк нас.
Паша, также с усилием отведя ошалелый, полубезумный взгляд от развернувшейся перед ним ужасающей картины, уткнул его в товарища и хотел что-то сказать. Но не смог: онемелый, будто приросший к гортани язык не повиновался ему. Он лишь едва слышно промычал что-то.
Но Юре и не нужны были его слова. Он уже принял решение. И немедленно начал действовать. Он повернулся и, увлекая за собой внезапно обессилевшую, еле державшуюся на ногах Марину, бросился к «пазику», стоявшему на обочине просёлочной дороги, поблизости от их палатки. Паша, привыкший в подобных ситуациях полагаться на своего более сообразительного, хладнокровного и деятельного друга, автоматически устремился за ним, то и дело боязливо косясь назад, на происходящее в лагере, и на того, от одного вида которого его кидало в жар и захватывало дух.
Приблизившись к «пазику», Юра вскочил на подножку и распахнул дверцу. На водительском месте, согнув спину и уронив голову на руль, сидел Палыч. Очевидно, он спал мёртвым сном и знать не знал о том, что творилось в нескольких шагах от него. Юра стал трясти его за плечо и закричал в самое ухо:
– Просыпайся, отец! Вставай! Нашёл время дрыхнуть.
Но Палыч даже не пошевелился. Только коротко прогудел что-то.
Юра принялся тормошить его ещё сильнее и рявкнул что было мочи:
– Вставай, мать твою!!! Заводи свою колымагу!
Результат был тот же самый: спящий водитель не шелохнулся и лишь опять глухо пробубнел что-то сквозь сон. Уловив исходивший от него крепкий запах перегара, Юра понял, что Палыч мертвецки пьян и разбудить его, скорее всего, не удастся никакими силами.
Юра, продолжая стоять на
