шло, а видение почему-то не исчезало. Напротив, становилось как будто более явным, телесным, объёмным, подавлявшим его своей громадностью и непроницаемой чернотой. И тут очнувшийся наконец от спячки Димин мозг пронзила страшная мысль: это не видение, это явь! Перед ним в самом деле стоит гигантская, невероятной высоты и ширины фигура, покрытая длинной густой шерстью и увенчанная безобразной обезьяньей головой, в середине которой сверкают красноватые, горящие хищным огнём глаза, устремлённые на него с неутолимой, дикой злобой.
От нахлынувшего ледяной волной ужаса у Димы спёрло дыхание. Внутри всё похолодело, на голове зашевелились волосы, в горле застрял комок. Не отрывая застывшего, изумлённо-оторопелого взгляда от огромного мохнатого пришельца, возвышавшегося над ним, как скала, он только и смог выдохнуть:
– Ну и здоровый же ты!..
Это были последние слова, произнесённые Димой. Спустя мгновение он – уже бесчувственный, захлебнувшийся кровью, со сломанной шеей, – подхваченный и отброшенный могучей звериной лапой, легко, как мячик, отлетел в сторону и обрушился на палатку, в которой пытался заснуть мучимый горячечными видениями Белый. При этом одна из тлевших головней из догоравшего костра, случайно задетая то ли Димой, то ли его убийцей, отлетела туда же, и через пару секунд палатка полыхнула, как факел.
XII
Петляя между палатками, в которых отсыпались после трудового дня заморенные работой – и не только ею – практиканты, и рассеянно прислушиваясь ко всё более отчётливо и близко грохотавшему грому, Паша достиг их с Юрой временного жилища, устроенного на окраине лагеря. Остановившись у входа, он бросил взгляд назад, на пылавший в отдалении костёр, возле которого остались его приятели-собутыльники, почти все уже покорившиеся власти неодолимого алкогольного сна. Он подумал, что много отдал бы сейчас за то, чтобы спать таким же крепким, здоровым, безмятежным сном, как они, ни о чём не думая, ничего не боясь, не вздрагивая от каждого шороха, не вглядываясь в темноту тревожным, испытующим взором. И не терзаясь всё время тяжёлым, давящим страхом, который все последние дни преследовал его по пятам, как привидение, и настолько измотал и измучил, что у него возникала порой мысль: а не лучше ли, чтобы то, чего он так боялся и наступления чего ожидал каждую минуту, наконец уже наступило. Ведь это всё равно неизбежно, это рано или поздно случится, – он практически не сомневался в этом, и слишком многое подтверждало эту его уверенность. А раз так, раз этого не миновать, то пусть это произойдёт поскорее, пока ожидание окончательно не свело его с ума.
Ещё раз окинув угрюмым взглядом погружённые во тьму окрестности и более, чем когда-либо, ощущая гложущую сердце тревогу, Паша насупился, вздохнул всей грудью и нырнул в палатку. И сразу же наткнулся на Юру, который, очевидно, намеревался выбраться наружу.
– Ты чё, до ветру собрался? – спросил Паша, отступив и дав приятелю выйти. – Или ночным воздухом решил подышать?
Юра не ответил. И был, как показалось Паше, как будто чем-то смущён.
Чем именно он был смущён, выяснилось в следующее мгновение, когда следом за ним из палатки, чуть потупив голову, вышла девушка. Приглядевшись и узнав её, Паша понимающе кивнул и усмехнулся.
– А-а, вот оно что… Привет, Марина. Ты решила зайти к нам в гости?
Марина покосилась на него и ничего не сказала, лишь улыбнулась краем губ.
Паша, продолжая слегка посмеиваться, перевёл взгляд на товарища.
– Молодец, дружбан! Времени даром не теряешь… А я вот что-то совсем скис… – и его усмешка вдруг улетучилась, а взор притух.
Они, все трое, постояли некоторое время в безмолвии, каждый думая о своём. Но так как в окутывавшей их тьме они не различали даже лиц друг друга, то могли только догадываться, какие мысли обуревают соседа и в каком он расположении духа. В темноте раздавались лишь тяжкие вздохи, время от времени вырывавшиеся из Пашиной груди.
Наконец, Марине, видимо, наскучило это, и она, передёрнув плечами, обратилась к Юре:
– Мне холодно. Я пойду к себе.
– Н-нет, не уходи… останься, – с небольшой запинкой, но твёрдо произнёс Юра и скользнул беглым взглядом по приятелю. – Паша, надеюсь, не будет против…
Но погружённый в себя Паша, похоже, даже не услышал этих слов и никак не отреагировал. Он очнулся от своей глубокой задумчивости лишь через пару минут, увидел, что он один, и, покрутив головой туда-сюда, со вздохом полез в палатку.
– Звиняйте, друзья мои, но я вынужден нарушить ваш милый тет-а-тет, – пробурчал он, пробираясь на своё место. – Я страшно устал сегодня, я маленько пьян… и я хочу спать.
В ответ ему раздалось тихое невнятное шушуканье, затем приглушённый, подавленный смешок, после чего мягкий, дрожащий от сдерживаемого смеха голос Марины произнёс:
– Да ничего, располагайся. Тут места всем хватит.
– Благодарю! – проговорил Паша, комично раскланиваясь. – Вы очень любезны, мадам… Мне вообще нравится ваше легкомысленное, благодушное настроение. Ни забот, ни хлопот, ни скверных мыслей… Хорошо! Почти как в раю… Жаль вот у меня так не получается…
С той стороны, где лежали Юра и Марина, опять послышались шёпот и смешки и как будто звук поцелуя. Паша, медленно и не очень ловко стягивая с себя куртку, покивал головой и ухмыльнулся.
– Ну да, ну да… конечно, – бормотал он, уже с трудом ворочая непослушным, коснеющим языком. – Тут, я так понимаю, л-любовь… Большое, светлое… м-мать его, чувство… Новая ячейка общества намечается… Ну шо ж, хорошо… просто замечательно… Я только за! Я, можно сказать, в восторге… Плодитесь, дети мои, и размножайтесь… как кролики…
– Не ворчи, Паш, – прервал его сбивчивую нетрезвую болтовню Юра. – Спать ложись. Нам завтра… то есть уже сегодня рано вставать. Так что давай на боковую.
– Да, да, конечно, – не стал спорить Паша, кое-как стащив с себя куртку и бессильно растянувшись на своём ложе (о том, чтобы забраться в спальный мешок, разумеется, не могло быть и речи). – Как скажешь, дружбан. Тебе виднее… Буду спать… Может, завтра… а, да, сегодня уже… всё это кончится. И мы вернёмся домой… Хотелось бы верить…
Паша, уже в полусне, ещё какое-то время бубнел себе под нос что-то совсем уже невразумительное, глядя потухавшим, мутневшим взором на тонкую полупрозрачную стенку палатки, слегка тронутую далёким, едва уловимым, колеблющимся отблеском костра, возле которого он сидел только что. Казалось, этот слабый, почти неразличимый отсвет, долетавший сюда с другого конца лагеря, вот-вот погаснет вместе с породившим его огнём и стоянка археологов окончательно погрузится в глубокий, непроглядный мрак, давно уже затопивший всю округу своими плотными чёрными волнами.
Но не тут-то было. Глохнувший, сходивший на нет отблеск не только
