— Полгода и пять дней.
— Неважно. При желании можно и год продержаться. И потратить его на то, чтобы доказать отцу, что ты вправе сама принимать решения.
Я непонимающе заморгала.
— Помнишь, я говорила, что просила дядю Альберта взять меня судовым лекарем на «Стальную чайку»? Ты ещё не верила, что он согласится — мол, женщина на корабле, и прочие суеверия… Помнишь?
— Конечно, помню.
Забудешь тут: она бредила морем, все уши мне прожужжала, как будет здорово, если дядя, бывший её опекуном после смерти родителей, возьмёт её на свою шхуну. Мне кажется, она не то что лекарем, а даже судомойкой туда пошла бы.
— Так вот, он согласился!
— Что?
— Он согласился, — радостно пропела подруга. — Через три дня «Чайка» будет в порту Райнэ, и дядя Альберт заберёт меня с собой!
— Через три дня?! И ты молчала?
— Лисси, не сердись, пожалуйста!
— Ты собиралась уехать, не дождавшись выпускного бала, и ни слова мне не сказала?
Самые близкие люди меня предают: отец собирается выдать замуж за старика, подруга бросает накануне выпуска. Решительно, монастырь — лучшее для меня место!
— Ну, не дуйся, прошу, Лисси! Я никому не говорила, совсем никому. И теперь, — она хитро улыбнулась, — моё молчание сыграет нам на руку.
Я всё ещё злилась, но не смогла сдержать любопытства:
— Как это?
— Ты же знаешь, что к каждому выпуску в пансион приходят запросы от тех, кто хотел бы заиметь домашнего целителя? Так вот, Алаисса предложила мне поработать по одному из таких заказов: престарелой дэйне, обитающей в Лазоревой Бухте, нужен кто‑то вроде сиделки и компаньонки в одном лице. Я пока не отказывалась, а теперь и не стану. Возьму письма, рекомендации, но на побережье вместо меня поедешь ты! Приличное общество, необременительные обязанности — не это ли нужно молодой девушке для начала самостоятельной жизни? Проживёшь там до зимы, отпразднуешь двадцатый день рождения, а потом напишешь отцу. Думаю, он к тому времени остынет и будет рад принять потерянную дочь в любом случае. А когда узнает, чем ты занималась всё это время…
— А если у меня будут хорошие отзывы… — подхватила я воодушевлённо.
— Вот именно!
— Но ведь это будет подлог. Мне придётся пользоваться твоим именем, твоими рекомендациями.
— Работа по доверенности? — подмигнула подруга. — Завтра мне нужно будет наведаться на почту, а заодно можем зайти к нотариусу и составить договор. Тебе ведь не обязательно демонстрировать его нанимательнице? Да и законникам вряд ли придётся. Кто заинтересуется компаньонкой старушки, которая, как я поняла, носу из дому не кажет? Ну что, не сердишься на меня больше?
— Нет, но…
— Что «но»? — нахмурилась Милисента. — Тебе не нравится мой план? Считаешь, будет лучше заживо похоронить себя в монашестве?
— Это опасно. И отец будет меня искать. Как только он узнает о моем исчезновении, мои приметы будут у стражников во всех городах Вестолии, у дорожных патрулей и гостиничной охраны. А ещё у агентов криминального сыска, агентов гражданского бюро, у вольных охотников за головами… Да и вообще — на каждом столбу!
— А какие у тебя приметы? — наигранно удивилась Милисента. — Девушка как девушка.
— А это? — я оттянула вверх прядь волос.
— А над этим придётся поработать.
Необычные, серебристо–пепельные волосы и дар врачевания передавались в нашем роду по женской линии. Увы, мой дар оказался недостаточно силён, чтобы обеспечить мне свободу, а теперь предстояло проститься с серебряными локонами.
ДжедКак ни странно, но на следующий день ни газеты, ни сплетницы–торговки ничего о ночном происшествии в доме Лён–Лерронов не знали. И через день — тоже.
Унго предположил, что дэй Роджер решил не сообщать об ограблении: алмаз был фальшивым, а стоимость остальных камней достаточно невелика, чтобы не поднимать шумихи вокруг своего имени. Ведь преступник, то есть я, проник в дом во время приёма, в то время, когда баронет лично нёс ответственность за безопасность своих гостей.
Меня такое объяснение не удовлетворило: волчье чутьё, которое нет–нет, да давало о себе знать, подсказывало, что не так всё просто.
Жаль только, оно не подсказало немедленно собирать вещи и уносить хвост из Велсинга. А когда на утро третьего дня в прихожей зазвонил колокольчик, было уже поздно…
Вернувшийся в гостиную Унго показался мне побледневшим. Впервые в жизни я подумал о том, что тайлубийцы могут бледнеть. Но я и сам, должно быть, сделался белым, как воротничок рубашки моего друга, дворецкого и с недавних пор сообщника, когда прочёл имя на протянутой им визитке.
— К вам дэй Лён–Леррон, — сказал Унго севшим голосом, словно сомневался, что я прочёл правильно. — Тот самый…
Я поднялся навстречу гостю. Мимоходом взглянул в висевшее на стене зеркало. Из резной деревянной рамы на меня встревожено зыркнул худощавый молодой человек. Небрит, растрёпан, рубашка небрежно расстёгнута на груди. Вряд ли дэю Роджеру есть дело до того, как я выгляжу, но я всё же пригладил волосы и привёл в порядок одежду. Как раз успел до того, как дверь отворилась и в гостиную прошествовал высокий, грузный мужчина лет пятидесяти. Чёрные с проседью волосы визитёра были заплетены в короткую косичку. Усы тщательно напомажены и подкручены вверх, что придавало его облику некоторую комичность, но при взгляде в холодные голубые глаза нежданного гостя улыбаться совсем не хотелось.
За Лён–Лерроном, подслеповато озираясь, шёл невысокий полненький человечек с рыжей козлиной бородкой и косматыми бровями. Этот тоже казался бы забавным, не будь на нём коричневой мантии мага–дознавателя.
— Дэй Селан, я полагаю, — с ходу обратился ко мне Лён–Леррон.
Если поднять архивы нашей семьи, можно легко, всего за час копания в пыльных документах, убедиться в том, что Селаны значились среди моих многочисленных предков. И я носил это имя с гордостью и на законных, с некоторыми оговорками, основаниях.
— Да, именно так. Чем могу служить?
Гость проигнорировал мой вопрос и повернулся к своему спутнику. Толстяк хмуро покосился в мою сторону и кивнул.
— Что ж, дэй Алессандро. Приступайте.
Даже решись я бежать, мне это не удалось бы: одного взгляда мага хватило, чтобы тело сделалось тяжёлым и непослушным. Я застыл на месте, и ничто не помешало дознавателю приблизиться. Ноздри защекотал странный аромат — смесь сандала и чеснока — а на запястье защёлкнулся ледяной браслет. Но когда я, сбросив оцепенение, поглядел на руку, успел заметить лишь слабо светившиеся символы, а затем магические знаки будто впитались в кожу — премерзкое ощущение, как и любое, связанное с людскими чарами.
