Когда простились окончательно, пришлось расплачиваться со старым караваном. Насчитывая отдыхи, остановки, привалы, воду и прогорклый сушеный урюк[14], хозяин накинул лишних десять рублей сверх двадцати.
— Задача! — с кажущимся спокойствием говорил Борис. — Было 250; одному каравану — 30, другому тоже 30. Потеряешь обязательно 40 р., подаришь 300. Сколько останется?
Сергей задачи не решил. Медленно поводя плечами, он в десятый раз увязал багаж свой и приятеля, потом переложил из баула в карман черный потертый браунинг.
На другой день на рассвете караваи двинулся к югу.
Арт Броунинг вернулся в Индию 18 мая. По всем видимостям, он сразу же вступил в исполнение обязанностей лейтенанта индийского авиационного флота и возобновил старые знакомства. Вечером 30-го, когда Арт кружил по губернаторскому саду в сопровождении белокурой Энни Беккет, «личное дело» за № 5–478-а было окончательно комментировано и снабжено резолюцией: «дополнить сведения». По странному стечению обстоятельств, Арт Броунинг беседовал с Энни о русских большевиках, и если раньше за ним утвердилась репутация беспокойного малого, то теперь он попал в разряд опасных чудаков. Но лейтенант воображал себя горячо и сентиментально любимым. Поэтому он был почти искренен в своих определениях и утаивал только то, что обязан был утаить. К чести Арта, как светского собеседника, надо однако добавить, что в его описаниях больше места занимали ледяные пейзажи Мурманского побережья, чем история интервенции 1919–20 годов.
— Невообразимо, — заключила Энни, — а потом?
— Потом? — снова Англия, банкеты, военное министерство, авиация.
Лейтенант вздохнул. Это была последняя встреча с Энни перед отъездом на Афганскую границу. Любой из полковых товарищей Арта, получив назначение в такую дыру, как Гакуч, пустил бы в ход все связи, чтобы увильнуть, но Броунинг интересовался самыми непредвиденными для колониального офицера вещами: восточными наречиями, траволечением, кустарным производством, боем баранов и разоблачениями индусских йогов. Помимо всего этого, он отличался легкомыслием в отношениях с туземцами: был ласков со своими слугами, а с чужими мягок.
Ко дню прибытия Броунинга на место назначения дело за № 5–478-а, рожденное в Архангельске при штабе английской армии и выросшее в политическом отделе Скотланд-Ярда, уже акклиматизировалось на индусской территории. Чуткость преследуемой дичи вырабатывалась у Броунинга туго; Индия располагала его к старым спокойным занятиям: коллекционерству, спорту и прогулкам. Ему не приходилось так болезненно привыкать к ядовитой экзотической земле, как это принято на колониальной службе: здесь прошло его детство и ранняя юность. Безнадежно лиловый на солнце и изрытый зноем Гакуч не пугал лейтенанта. Наоборот, Арту Броунингу пришлось еще спасать от самоубийства и выхаживать младшего субалтерн-офицера Джона Уикли. По английским законам субалтерн-офицеру полагалась кара за малодушный поступок, и первой инстанцией был лейтенант; но лейтенант сам нарушил закон, сохранив тайну подчиненного. С этого времени Уикли стал исполнять обязанности пилота-механика при лейтенанте несколько усердней. Уикли был всего на два года моложе своего начальника. Франтоватый малый, с красивыми карими глазами и ямочкой на подбородке, механик с ужасом отсчитывал потерянные в глуши месяцы, как девушка, стремящаяся замуж. Сын бедного манчестерского портного, получивший образование на военных авиационных курсах, он отправился в Индию волонтером — выдвинуться и разбогатеть. Джон Уикли не был трусом для горожанина, но Азия подавляла его. Первый человек, принесший ему облегчение в этой убийственной стране, лейтенант Броунинг, завоевал воображение своего подчиненного. Самолюбие субалтерна было удовлетворено первый раз в жизни.
Жизнь в Гакуче текла медленно, как мед, но несколько отличалась от него вкусовыми свойствами. Утро проходило дисциплинированно и скучно. В остальное время занимались разговорами об Англии и культурной жизни, вистом или шахматами. Прошедший день походил на завтрашний, как близнец на близнеца. Ночи же были тревожны: по крайней мере, дважды в неделю приходилось летать, сломя голову, на низкорослых горных лошадках к западной границе, где бунтовали афганские князьки, из которых никакие доллары и подтяжки от Маквеля не могли выбить азиатчины. Нередко лазарет в Гакуче, рассчитанный на десяток кроватей, был переполнен жертвами чернильных ночей и предательских выстрелов: афганцы хорошо знали свои горы.
В полуверсте от казарм и офицерских квартир, за высокими стенами из гофрированного железа, находился аэродром и ангары с аэропланами, составлявшими секрет будущих войн. Там шла работа по сборке и испытанию авиационных частей, присылаемых из мастерских, местонахождение которых было покрыто официальным мраком; по ночам над аэродромом стояли молочные столбы прожекторов. Гигантский шум пропеллеров пугал афганских пограничников.
Но что помогало Броунингу собираться с мыслями и с волей — это ночные полеты. Резкий холод бодрил его. Так шло до времени, когда на имя лейтенанта пришла посылка в 24 грамма весом. Так легко и скромно было гладкое кольцо, подаренное Артом Энни Беккет! Письма при посылке не полагалось, ни крошки письма. И Гакуч сразу сменил для Броунинга свой тощий образ на замогильный и величественно-ужасный. Несчастье породнило лейтенанта с отчаявшимися коллегами, но утешение последних — карты и крепкие напитки — оказалось слабым для него. К тому же наступили жары; у полковых лошадей трескались уши. Воздух иссяк.
Приезд приятного штатского джентльмена не мог не стать крупным событием для Гакуча. Джентльмена звали Инносент Смайлерс. Он отрекомендовался ученым геологом и ежедневно подтверждал это звание фундаментальными разговорами о местности. Сблизившись с Броунингом на первом же вечере в офицерском клубе, он стал просиживать часами в одичалом со времени посылки, но все же комфортабельном бунгало[15] лейтенанта. Арт невзлюбил профессора за бесстрастные белесые глаза и извилистые губы, углами книзу; но разговоры о Средней Азии, такой близкой и так нелепо мало исследованной, приятно тревожили лейтенанта.
Однажды воскресным вечером разговор шел горячей обыкновенного. Инносент Смай лере нервно сосал нижнюю губу и постукивал по столу ключом от своего бунгало:
— Лакомейшие кусочки Средней Азии пока еще принадлежат русским, — сказал он. — Какое большое упущение для культурного мира!
Он долго ждал ответа. Потом продолжал:
