В штабах поднялась суматоха. От армейского управления вооружений стали требовать другого оружия. Карл Беккер вспомнил молодость, когда командовал батареей 420-миллиметровых орудий и обстреливал Париж. Ставку он сделал на «Длинного Густава». Это крупповское суперорудие весило полторы тысячи тонн и имело калибр 600 миллиметров. Стреляло оно сверхтяжелыми снарядами на дистанцию до 120 километров. Гитлер, от кого, собственно, и шла вся гигантомания, пришел в восторг. Однако если во время прицеливания удавалось избежать ошибки, связанной с поправкой на вращение Земли, то снаряды все равно не долетали до Лондона. К тому же ствол «Длинного Густава» выдерживал не более шестидесяти выстрелов.
После этой неудачи дядя впал в немилость. Начавшаяся война с Россией помогла ему усидеть в своем кресле. Англию оставили в покое, а все силы бросили против русских.
Леш, поразительно умевший держать нос по ветру, до сего времени относился к Беккеру с почтением. Косвенно инженерное училище подчинялось управлению вооружений. И вдруг такой поворот.
Поборов искушение, чтобы снова не наговорить дерзостей, Хохмайстер сказал:
— После фронта я не виделся с генералом.
Леш лениво поднялся со стула, качнулся с каблука на носок.
— Дядя теперь не поможет вам.
— Тем не менее его советы могут нам с вами пригодиться… — Этим Маркус как бы подчеркнул общность собственных интересов с интересами начальника училища.
— Что ж, попробуйте, — великодушно разрешил Леш.
Всю дорогу Хохмайстера не покидало беспокойство. Он вспомнил гибнущих под гусеницами молодых солдат «Гитлерюгенда», страшную смерть Радлова, которого так не хватало им теперь в работе, свою мстительную клятву там, в русских снегах, — и вдруг впервые подумал: «А кто нас звал в Россию? Кто, дождавшись, когда пройдет в Германию советский поезд, по-воровски напал на мост через Буг?… Фюрер объявил об «опережающем ударе». Да русские и не собирались нападать на немцев. Они терпеливо сносили провокации, которые мы устраивали, наглея с каждым днем. Дорвались до власти такие училищные политиканы, как Вебер и Шмуц, завопили об арийской расе, жизненном пространстве. Грабеж показался более легким и почетным, чем обыкновенный труд. Война стала промыслом».
Мысли показались столь кощунственными, что Маркус с опаской покосился на шофера — уж не подслушал ли их обыкновенный немецкий солдат?
«Нет, лучше не думать об этом. Иначе во имя чего работать, чем жить, кому верить?»
Фрау Ута отодвинула засов. В ее блеклых старческих глазах стояли слезы.
— Извините, я не договаривался о встрече, — смешавшись, проговорил Хохмайстер.
— Снимайте шинель. Очевидно, генерал примет вас.
Кутаясь в белую козью шаль, фрау Ута прошла в кабинет и пригласила Маркуса.
Карл Беккер сидел перед камином в глубоком кресле. Его пергаментные руки безвольно лежали на подлокотниках. Остекленевший взгляд был устремлен на пылающие дрова. Из приемника неслись рыдающие звуки похоронного марша. Не предложив сесть, не ответив на приветствие, дядя спросил:
— Что ты скажешь об этом?…
— О чем? Я ехал из Карлсхорста и не слушал радио.
— Восьмого февраля в авиационной катастрофе погиб Фриц Тодт.
— Какое несчастье! — проговорил Хохмайстер.
— Я хорошо знал Тодта. Когда-то вместе работали в университете. Острый инженерный ум, практицизм, смелость — все было в нем. Жаль, в последнее время он увлекся политикой, организацией строительных отрядов. Я виделся с ним в январе. Он прибыл с Восточного фронта. Я спросил: «Как быстро мы выиграем войну?» Тодт весьма скептически отнесся к моему вопросу. «Мы никогда не победим русских» — вот что заявил он. Он собирался предложить фюреру искать выход из войны путем мирных переговоров.
— И предложил?
Беккер печально произнес:
— Самолет Тодта взорвался в воздухе недалеко от ставки Гитлера в Восточной Пруссии… Сдается, о своем намерении Тодт сказал не только мне.
— Любопытно, как прозвучал некролог по радио?
Из приемника все еще текла траурная мелодия. Беккер щелкнул выключателем:
— Изволь: «Один из подвижников великого рейха, соратник фюрера, партайнгеноссе Фриц Тодт пал жертвой большевистских агентов…» Как это тебе нравится? Я предчувствовал: с нацистами Германия хватит лиха.
Хохмайстер усмехнулся:
— Помнится, и вы вспоминали слова Бонапарта о том, что бог на стороне больших батальонов.
— Для меня и сейчас Германия превыше всего. Но я не могу относиться к идеям, как к разменной монете! В политике нельзя спекулировать на чуде.
Необычная, крайне опасная, даже смертельная откровенность генерала озадачила Маркуса. Какой-то надлом произошел с ним. Что явилось причиной? Неудачи на фронте? Болезнь?…
— В России, — продолжал генерал, — мы столкнулись с необъяснимым феноменом. У русских оказались лучшими танки, самолеты, артиллерия. А фюрер приказал свернуть все исследовательские работы, если они не встанут на поток через восемнадцать месяцев. Это же дилетантство!
Беккер открыл бар, плеснул в рюмки коньяк.
— Ты замечал факт взлетов и падений в развитии боевой техники? В этом нет ничего противоестественного. Более того, цикличность закономерна. Завершив очередную замену устаревшей техники на новейшую, любая страна, располагая наиболее совершенным техническим оснащением своей армии, некоторое время почивает на лаврах. Но через некоторое время отличные танки, штурмовики, пушки превращаются в хорошие, затем — в удовлетворительные и, наконец, в устаревшие для современного боя. Чередование пиков и провалов в этой сложной периодической кривой в разных странах не совпадает. Мы достигли пика в тридцать девятом. Поэтому первые два года чуть ли не церемониальным маршем шагали по Европе. Россия же в оснащении боевой техникой вышла из очередной нижней точки, едва начала перевооружение. Перед нападением фюрер учитывал и этот факт. Но, помешанный на глобальных планах, он не учел способности русских быстро набирать темп. Помяни меня, он поплатится за это. Жестоко поплатится!
— Я слышал, у нас ведутся опыты по расщеплению ядра?…
— Тоже блеф! Нам отпущены историей слишком короткие сроки. Практически в Германии, охваченной войной, невозможно соорудить такие колоссальные установки, как атомные реакторы. К тому же многие талантливые атомщики эмигрировали. А те, кто остался, по-моему, не столько думают об открытиях, сколько о том, чтобы эти открытия утаить.
— Неужели цепная реакция деления урана так серьезна?
