сумок да карманов, пиджаки потрясу у баранов важных, так башлей было – девать некуда. Прятал их под забором, когда в часть вертался. Ямку выкопал. Булыжник сверху воткну в ямку, да пылью его присыплю. Вроде давно лежит. Тайник был всю армию. Так я жрал сам от пуза, пацанам приносил и водку, и папиросы хорошие. «Тройку». Слышал про такие? Одежку себе купил приличную на дембель, часы золотые сдернул с одного толстого. Упаковался под дембелёк – я те дам! Всё ныкал на улице, под армейским забором. И шуршики, и шмотки, и ржавьё. Пять тайников сделал.
Толян придвинулся ближе ко мне. Голос у него сел почти, охрип и потускнел.
– Эх, Стасик! Я тогда думал, что вот она, житуха мировая. Полноценная. И после армии тоже не менял представления. Меня воровать научили в детстве ещё. Дядька был во дворе. Банкир – погремуха его. Семь сроков оттянул. Качался на зоне во Владике, на крытке чалился у нас в Крестах. Мастер был! Не видал потом таких нигде. Вот он нас троих натаскивал. Валерку потом зарезали. Одного из троих. Закрысил от Банкира три кулона с изумрудом и ржавья рыжего пять цепочек. Вместе втроем подломили хату певицы одной. Ты её знаешь. Наша, питерская. Ну, видать, Банкир сам кого-то из своих и подписал Валерку на перо поставить. На танцах в парке его и уморили насовсем. Потом подрос я, сам начал шустрить. Тут, Стасик, жизнь и пошла – лафа отборная. Ты себе даже и не придумаешь такую.
Он обнял меня за плечо и ободряюще похлопал по талии, мокрой от залетающих в лодку струй. Я опустил голову, молча разглядывал свои мокрые ботинки и думал о том, что Бог как-то пронес меня мимо воровства. Драки, хулиганство повальное и беспричинное, серьёзные разборки с поножовщиной, это всё было. На одном из таких честных «базаров» с арматурами и ножами мне указательный палец ножом срезали по суставу вместе с перчаткой. Живу уже десять лет без пальца на левой руке. Привык уже. На гитаре только пришлось новые аккорды самому сочинять, да на баяне басовые партии учился играть другим пальцем. Научился всё же.
– Эй! – Толян снова похлопал меня по талии. – Чего задумался? Так всё интересное можешь пропустить.
– Что пропустить?! – снова закричал я, потому, что Димка Старухин прибавил газу и стал жаться ближе к берегу. Похоже, подходили к месту назначения.
– Ну, вот, например! Интересно тебе? – крикнул Толян совсем уж посаженным голосом и протянул мне под нос кулак. Димка Старухин при этом истерически захохотал. – Вот тебе твои семь рублей и шестьдесят копеек! Держи.
Он разжал кулак и высыпал мне в ладонь мои деньги.
– Ну, блин! – я тоже засмеялся. – Когда успел? Вроде ж болтали постоянно.
– Это когда дружески обнимались. – Толян попытался закурить, но ветер и брызги старания его уничтожили. Не закурил.
– Ты мне на берегу потом расскажешь про то, как жизнь тебя плющила? -крикнул я. – Мне полезно. И про то, как ты сумел судьбу выправить. Ладно?
– Пойдет! Расскажу. Самому интересно вспомнить блатную музыку. Я уже, считай два с лишним года по фене не ботаю. Забывать стал. Оно и к лучшему.
Голос у Толяна сел окончательно. Он кричал, а встречный быстрый и напористый воздух сводил его крик в сиплый напряженный выхлоп свистящих слов. Похоже, это было на последний перед стартом паровоза выхлоп пара из боковых колёсных труб.
-Эй, на носу! – Димка постучал веслом в уключине по днищу. – Пришли уже. Вон Навашино. Только парома там нет. На той стороне, видать. Но тут шесть кэмэ до того берега. Не видно ни хрена. Тут высажу. До переправы сами дотопаете. Я на тот берег не пойду И туда и обратно – поперек волны. Не на моём самокате такие трюки выполнять. Я тебя, Толян, тут обожду.
– А хрен его знает, когда паром вернется. -Толян стал прихорашиваться. Волос причесал алюминиевой расчёской, тельник в брюки аккуратно заправил. Ботинки проверил. Сухие были ботинки.
– Да мне по фигу ваш паром. Я тут донки покидаю пока. Спешить мне некуда. Нет сегодня дел у меня. Мы же договорились, что на Навашино пойдем. Я всё и отменил.
Мы причалили между двумя огромными валунами. Позади них зеленел скромный лесок из березок, клёнов и осин. Вывалились на берег прыжками с носа лодки. Толян не допрыгнул несколько сантиметров и ботинки свои сухие притопил малость. До пристани добрались минут за десять. На ней толпилось человек пятьдесят, не меньше. А справа от толпы вилась вдаль очередь из разномастной техники. Тут был и комбайн без подборщика, и штук двадцать мотоциклов, трактор «Беларусь» и десятка полтора легковушек. Ну, ещё три грузовика.
– Деньги давай. Пойду билет куплю.– Толян взял три рубля и ушел. Вернулся он через пятнадцать минут с билетом и полтора рубля сдачи принес. – Паром будет обратно часа через четыре. Сейчас я на двадцать копеек куплю минералки в киоске. А то горло не хочет нормальный голос подавать. Он взял двадцать копеек и пошел за водой.
Я ещё раз оглядел переправу. Задумался о том, как мы все такой оравой вперемежку с транспортом втиснемся на паром. Потом эта тревожная мысль кончилась и мне показалось почему-то, что я уже почти дома. Думы разные навалились. Как на работу приду в свою газету. Как дома встретят. К кому из друзей надо в первую очередь сгонять. Много появилось мыслей, которых до отъезда из ватаги не высвечивалось вообще. Самое забавное, что я совсем выпустил из виду, что это не конец моих дорожных приключений, а только самое начало. И, как всегда, никто, даже всевышний в которого я не верил, но частично уже доверял ему поправлять мою судьбу, никто не мог бы мне сказать сейчас, что будет со мной хотя бы через половину дня.
Вернулся Толян. Принес какую-то незнакомую минералку местного разлива. Сделали по глотку. Ничего, вполне сносное пойло. Не «боржоми», конечно. Но и мы не в Москве. И даже не в Павлово, куда «боржоми» попадал иногда из Горького. Мы сели в сторонке на траву, которая была почти коричневой от тени, брошенной щедро и широко большим развесистым клёном.
– Ну, так ты мне расскажешь про жизнь про свою? – тронул я за плечо Толяна.– А то в лодке половину слов ветром сдувало. Рыбы слушали.
Мы засмеялись. Сделали ещё по глотку воды. Помолчали.
– Ну, Стасик! – Толян захохотал чисто, заливисто. Вернула минералка голос .-Ну, ты же не журналист. Ты же следователь, да? Это я так шучу.
Он сел поудобнее. Облокотился на локоть и закурил наконец. Выпустил в свежий воздух пять колец сизого дыма из маленькой, но едкой папиросы «Север» и откашлялся,
