наладка»), просто для разнообразия, но такого почему-то не происходило. Последнее было странным, так как во время вахты его коллег сбои и поломки происходили одна за одной, а он бы с удовольствием столкнулся хотя бы с одной из них. Но к сожалению, несмотря на дикое желание хотя бы в чем-то отклонится от сводящей с ума скуки машинного распорядка, все было на протяжении долгих месяцев совершенно штатно, штатно до чувства мерзкой тошноты.
По линии в сторону прифронтовых районов (да, еще несколько лет назад никто бы не смел бы и подумать, что отдельные очаги полупартизанской войны перерастут в фронтовое противостояние) проходило четырнадцать тысяч тонн военного снаряжения в сутки. Четырнадцать тысяч тонн боеприпасов, изготовляемых на совместных российско-узбекских резервных военных комбинатах… Много ли это? Это всего два современных автоматических железнодорожных состава… Или вес более сотни тяжелых танков… Или семьсот миллионов патронов к стандартному автомату…Обратно составы шли с продовольствием и сырьем. Четырнадцать тысяч тонн…почти магическая цифра, которая, словно в тяжелом сне, представала порой в воображении лейтенанта. Цифры, цифры за которыми стоят чьи-то судьбы, чьи-то смерти и чьи-то жизни, чьи-то радости и чьи-то страдания.
Два состава туда – два состава обратно, словно маятник надоедливых и неумолимых часов, отсчитывающих время, которое никогда не возвращается просто потому, что время вообще никогда не возвращается. Двести вагонов туда и оттуда тоже ровно двести таких же (точнее, тех же) одинаковых, закамуфлированных под цвет пустынной грязи, контейнеров на колесах, почему-то еще звучно и лирично называемых вагонами. Любой человек через месяц-другой, оставаясь в полном одиночестве и наблюдая лишь суточное движение роботов-составов, сошел бы с ума. Именно так и происходило. Это было естественно, как туберкулез у тех, кто вынужден подолгу находится в холодной сырости замкнутых помещений. Все пустынники (так их за глаза называли), кукующие на одиноких номерных станциях для автоматических грузовых составов, пользовались самой скверной репутацией относительно здравости собственного рассудка. Нельзя сказать, что в негласной иерархии отдаленных военных городков, или вообще в обществе, находящемся под дурманом войны, они занимали низкое положение. Скорее они не занимали никакого положения, как не занимает никакого положения в шкале любителя автомобилей такое механическое создание, как бульдозер. Они существовали и на этом всякое к ним внимание заканчивалось.
Выезжая на вахту, длящуюся пять полных месяцев, пустынник, такой, как лейтенант Дмитрович, получал на себя строго распределенный на суточные порции паек и запасы питьевой воды, которые доставлялись к месту на мотодрезине вместе с ним. По неизвестной причине, а, скорее всего, по какому-то человеконенавистническому чиновничьему вымыслу, ни свежих продуктов, ни почты не подвозили, хотя вполне могли бы использовать для этого те же автоматические составы, и приходилось жить на запасах. Даже связь по спутниковому каналу поддерживалась исключительно по техническим нуждам и не с людьми, а с компьютерами центральных узлов путей сообщения…
Если бы пустынник умер, то об этом бы узнал компьютер, считавший информацию с идентифицирующих инфракрасных маячков системы «свой-чужой», вживленных под кожу каждому российскому военнослужащему. И больше до этого никому бы не было дела, лишь по сигналу бы через время прибыла бы на станцию замена. Но как ни странно, на вахтах пустынники крайне редко уходили из жизни, во всяком случае, лейтенант никогда не слышал о подобном. Зато во время коротких перерывов между вахтами существовала реальная опасность специфического нервного срыва, который мог окончиться самым трагическим образом, чаще всего самоубийством . Это даже называлось «синдромом возвращения», в основном объяснявшимся просто: изголодавшись за пять месяцев одиночества по человеческому обществу, по общению, пустынник по возвращению чаще всего наталкивался на стену непонимания, отчуждения… Чем больше ему хотелось поговорить, просто обменяться с кем-то взглядами, тем больше его сторонились и избегали; этот замкнутый круг сводил с ума куда сильнее, чем тишина пустынной ночи на станции. И однажды он мог закончится срывом, особенно если к делу подключался алкоголь. Что может быть более гнетущим, чем заливание одинокой тоски алкоголем…который вначале развеивает тяжелые мысли, а затем почему-то сгущает их до непроглядного мрака отчаяния, из которого нет выхода. Спирт – такой же враг пустынника, как пот – враг полярника, он исподволь приводил к очень быстрой деградации, распаду личности…
Открыв пакет с завтраком, Дмитрович поёжился от холода. По-хорошему, надо было положить этот замороженный кубик в пластиковой оболочке в специальный шкаф-нагреватель и, всего через несколько минут, получился бы горячий завтрак из гречневой каши с томатным соусом. Но не даром же существует на этом свете знаменитый закон Мерфи, названный так в честь одного американского авиатехника, жившего в годы Второй Мировой войны. Этот закон имеет следующие постулаты: события всегда развиваются по наиболее неблагоприятному сценарию; если что-то может быть сделано неправильно, то именно так оно и будет сделано и из всех деталей всегда выйдет из строя как раз та, которую невозможно заменить в самое ближайшее время… В нагревательном шкафу перегорел инфракрасный излучатель… и ничего с этим нельзя было поделать. Нагреватель просто нагло откинул копыта, перед этим демонстративно подергав лапками и пустив яркий сноп бело-голубых искр через струйку дымка. Значит, горячего обеда в ближайшие эдак месяца два не предвидится… Ну почему ничего не случалось с рабочими системами этой станции, для ремонта которых здесь был почти целый склад, а то, что давало хоть минимальный комфорт – бздынь – и поминай как звали!!! Сам пакет успел, за время этого представления с нагревателям в главной роли, порядочно оплавится и начинал распространять по крохотному помещению сторожки тошнотворный запах разлагающегося полимера. Пришлось оставить едва разморозившуюся глыбу каши в глубокой миске, в надежде на то, что часа через четыре она приобретет от тепла в сторожке температуру, делающую ее пригодной к употреблению.
Не удовлетворив голода, Дмитрович почувствовал волну тоскливого раздражения. Когда находишься в изоляции, всякий мелкий бытовой эксцесс превращается в удар по расшатанным нервам. Монотония, механическое повторение одних и тех же привычных действий каждый день в сочетании с одиночеством приводят в все накапливающемуся раздражению, которое рано или поздно выплескивается наружу в той или иной форме. Голод, холод, страх, неуверенность усугубляют это состояние: голодному всегда мир кажется мрачнее. И важно в этом случае не просто набить желудок, а именно утолить голод, то есть насладится вкусом и ароматом доброкачественной пищи…но если и меню такое же однообразное, то дело плохо. Впрочем, достаточно иной раз и стандартно закусить, как все вещи вокруг становятся гораздо мягче и приятнее для восприятия, чем до этого: отчуждение от человеческого общества не таким тяжелым, условия быта – вполне терпимыми,
