помещение, уже не видел её больше. Зато, невзирая на тьму, различал громоздившееся рядом с ним, на расстоянии вытянутой руки, гигантское косматое чудовище, размахивавшее своими длинными когтистыми лапами и оглашавшее зал яростным утробным рыком. Секунда промедления – и он мог бы оказаться в этих лапах, более могучих, цепких и смертоносных, чем медвежьи. Всякий попавший в которые был обречён.
Мысль о смерти, пронзившая Юру как раскалённая сталь, заставила его на короткое время забыть даже о Марине. По-прежнему не видя ничего и никого, кроме рычавшего и загребавшего лапами монстра, пытавшегося схватить хоть кого-то из метнувшихся кто куда беглецов, он опрометью кинулся в темноту. Обо что-то споткнулся, упал, но тут же вскочил и ринулся дальше. Обо что-то больно ударился плечом, но, даже не заметив этого, продолжал нестись куда-то в тьму. Понятия не имея, куда он бежит, ничего не видя перед собой, плохо осознавая свои действия. И лишь остро, явственно, почти физически ощущая переполнявший его доверху безумный, жгучий, запредельный ужас, равного которому никогда не было, да и быть не могло в его жизни. От которого останавливается сердце, стынет кровь в жилах, разрывается мозг. И кажется, вот-вот, не выдержав этого невероятного, превышающего человеческие силы напряжения, закончится сама жизнь…
Мрак между тем стал понемногу рассеиваться. Впереди мелькнул источник света – маленькое грязное оконце с треснутым, засиженным мухами стеклом, через которое сочился бледный мутный полусвет. Достигнув стены, в которой было прорезано окошко, задыхавшийся, трясущийся Юра остановился. После долгого пребывания в темноте даже притушенное скупое сияние, проникавшее снаружи, показалось ему чересчур ярким и заставило прищуриться. Когда же глаза привыкли к свету, он огляделся и увидел, что находится в длинном коридоре, который был более-менее освещён лишь там, где было окно, а чуть подальше окутывался мглою и, наконец, совершенно терялся во тьме. Стены его были обиты рыжеватым от ржавчины, помятым кое-где листовым железом, исчерченным изломанными линиями и неразборчивыми надписями; под потолком тянулись параллельно друг другу две тонкие трубы, изгибавшиеся на повороте и уходившие в стену; пол был покрыт толстым слоем пыли и песка, усеян камнями, битым кирпичом и стеклом, обрывками пожелтевших газет, смятыми пачками сигарет и опорожнёнными бутылочками боярышника.
Всё это Юра окинул беглым, рассеянным взглядом, без всякого внимания. Он, как мог, старался хоть немного преодолеть безраздельно владевший им дикий, безбрежный страх, наполнивший его до краёв, затопивший его сознание целиком. Старался взять себя в руки и попытаться отыскать средство к спасению. Однако у него не очень-то получалось. Обычно свойственные ему хладнокровие и самообладание сейчас, когда они более, чем когда-либо, были нужны ему, казалось, покинули его совершенно. Его била дрожь, перед глазами колыхался туман, мысли в голове путались. Он едва стоял на ногах. Умственные и физические силы изменили ему, он ничего не мог придумать и даже просто думать. Страх побеждал, заглушал и подавлял в нём всё. Страх глубоко и прочно угнездился в его душе, стал как бы частью её, постепенно иссушая её и медленно, но верно убивая в ней всё живое, настоящее, человеческое. И он, как ни старался, ничего не мог с этим поделать. Это было сильнее его. Под влиянием этого беспредельного, отупляющего ужаса он забыл даже о ней…
Его путаные, обрывочные, вспыхивавшие и тут же затухавшие размышления были прерваны какими-то смутными звуками, донёсшимися до него из глубины коридора. Он вжался в стену, напрягся и широко открытыми немигающими глазами воззрился в затянутый тьмой конец коридора, откуда всё более отчётливо долетали шуршание, потрескивание, скрип. Затем послышалось мерное, с хрипотцой дыхание.
Юра всё понял. У него перехватило дыхание. Бешено колотившееся сердце замерло, почти остановилось. Не шевелясь, остолбенев, он стоял у стены под окном, озарённый тусклыми клочьями разгоравшегося снаружи дня, и остановившимися, побелевшими глазами смотрел в темноту в ожидании неминуемого.
И вот звуки, раздававшиеся там, стали более явными, к дыханию прибавилось уже знакомое ему бормотание и тонкий, негромкий свист. А ещё через секунду в сумраке обозначилась громоздкая широкоплечая фигура, загородившая весь коридор. Мрачно блеснули красноватые, налитые кровью глаза…
Юра не стал дожидаться, когда зверь выйдет из тьмы и предстанет перед ним во всей своей впечатляющей и отталкивающей «красе». С усилием преодолев сковавшую его члены одеревенелость, он оторвался от стены, к которой за пару минут будто прирос, и кинулся бежать дальше по коридору, резко менявшему в этом месте направление и вновь погружавшемуся, по мере удаления от окна, в густой мрак. Быстро утонув в нём и пробежав вслепую несколько шагов, Юра вдруг почувствовал, что пол ушёл у него из-под ног, его ступня шагнула в пустоту, и, потеряв равновесие, он кубарем покатился вниз, словно в какую-то пропасть. Потом сильно ударился головой о холодный камень и потерял сознание…
Сколько времени он пробыл в беспамятстве, он не смог бы сказать. Да и вообще, очнувшись, не задал себе этот вопрос; это волновало его меньше всего. Поначалу он не мог даже сообразить, на этом ли он ещё свете или уже переместился в более безопасные и комфортные для жизни края. Ледяной бетонный пол, о который он чуть не разбил голову при падении и от лежания на котором продрог до костей, убедил его, что он всё ещё жив. Однако эта отрадная вроде бы мысль не принесла ему особой радости. Постепенно вернув себе способность соображать, он понял, что положение его ничуть не улучшилось – а возможно, сделалось ещё хуже, – и дальнейшая его судьба оставалась крайне зыбкой и неопределённой.
С трудом приподняв ушибленную, гудевшую голову и оглядевшись, он не увидел абсолютно ничего. Видимость была нулевой. Здесь царила ещё более плотная и беспросветная тьма, чем наверху. Как говорится, хоть глаз выколи. Не было никаких, даже самых слабых и отдалённых проблесков света, которые могли бы хоть чуть-чуть, хоть мало-мальски рассеять непроглядный, прямо-таки могильный мрак. Можно было бы, наверное, провести здесь сколько угодно времени, но глаза так и не привыкли бы к темноте и не разглядели ли бы ни зги. Перед ними продолжала бы, как и вначале, стоять чёрная непроницаемая завеса, оживлённая лишь смутными, ускользающими зрительными образами, беспорядочной толпой теснившимися в памяти и то и дело возникавшими перед мысленным взором. Кромешная тьма дополнялась спёртым, застоявшимся, сырым воздухом, какой обычно бывает в подвалах и погребах.
Юра понял, что находится где-то в подземелье. И это открытие тоже совсем не обрадовало его. Он чувствовал, что его тело стремительно коченеет от долгого соприкосновения с влажными бетонными плитами. Кроме того, тяжело было дышать стоявшим
