— Вы уверены, Людвиг? — спросил Фрисснер.
Ягер открыл глаза. Пустые и холодные, они смотрели куда-то вперед, сквозь исцарапанное лобовое стекло машины.
— Жиды и коммунисты, черные и желтые, нам с ними не по пути. Их нужно уничтожить.
— Вы последовательны, — сказал Фрисснер.
— Я привык быть последовательным. Если бы я не был последовательным, я преподавал бы сейчас тригонометрию. Но я — офицер, и я воюю.
— Я тоже офицер, хочу заметить.
— И я, — подал голос Богер. — Вот остановимся на ночлег и убьем еще парочку арабов, и все будет хорошо.
— Смеетесь, — процедил Ягер. — Смеетесь, оберштурмфюрер. Смейтесь, пока эти арабы не приползли к вам ночью и не воткнули вам в задницу кинжал. Как они проделали это с вашими солдатами.
— Нельзя ли прекратить этот разговор? — робко спросил Замке, икая с похмелья.
— В самом деле, — поддержал его Фрисснер. — Не время для лекций, штурмбаннфюрер. Или вы усомнились в нас? К чему это?
— Подите к черту, — сказал Ягер и снова закрыл глаза. Его голова тряслась в такт движениям автомобиля, на горле ходил туда-сюда под кожей острый кадык.
«Не хватало, чтобы он спятил, — подумал Фрисснер. — В этом случае его придется пристрелить, сумасшедший в пустыне нам совершенно ни к чему, тем более такой опасный, как Ягер Хотя кто из нас потихоньку не сходит с ума? Разве что Макс, которому все нипочем».
Словно подтверждая мысли капитана, Богер весело произнес:
— Что до арабов, то я как-нибудь проживу еще пару ночей, а там посмотрим. Один парень, вернувшийся с Восточного фронта, рассказывал мне про русских партизан. Нашим арабам до них далеко, смею вас уверить.
— Я знал русского ученого, — вставил Замке, — по фамилии Эдельман.
— Еврейского ученого, — поправил Макс.
— Еврейского. Он был интеллигентный тихий человек, автор монографии по палеонтологии. Мы гуляли по Нюрнбергу, и он рассказывал, как в девятнадцатом году воевал в коннице. Интересно, что с ним сейчас…
— Копает небось своих допотопных ящеров, — Богер пожал плечами. — Не думаю, что его мобилизовали, вашего ученого.
— Могли и мобилизовать, — сказал капитан. — Дела русских совсем плохи.
— Черт…
Восклицание Богера относилось к дороге, которая исчезла. Только что под капот мерно бежала песчаная полоса, и вот…
— Штурмбаннфюрер… Штурмбаннфюрер! Ягер открыл глаза.
— Поговорите с проводником, — попросил Артур. — Он… Стоп, вот он сам пришел к нам.
Муамар постучал в стекло, и капитан открыл дверцу.
— Спросите у него, куда исчезла дорога.
Ягер перевел вопрос, проводник сделал недвусмысленный жест, означавший, что дорога кончилась.
— Дайте-ка карту, — сказал капитан. Они с Максом выбрались наружу и расстелили ее на капоте, рядом Фрисснер положил компас.
— Это еще что?! — шепотом спросил Богер. Стрелка компаса медленно описывала круг. Остановилась, дрогнула и снова начала кружиться.
— Аномалия? — задумчиво пробормотал капитан. — Нет, это что-то странное…
Проводник тоже подошел и с интересом наблюдал за эволюциями стрелки.
— Не обращайте внимания…
Замке стоял рядом, тяжело покачиваясь. Из уголка рта скатывалась струйка слюны, но профессор не замечал.
— Я такое видел. Ничего страшного.
— Но где дорога?
Фрисснер повернулся к проводнику в надежде, что Муамар поймет возникшую проблему. Тот и в самом деле понял, помахал рукой-крылом куда-то на юг — вернее, туда, где, по представлениям Фрисснера, этот самый юг обязан был находиться.
— Вам плохо? — участливо спросил Богер ученого. Тот покачал головой.
— Мне не просто плохо… Мне очень, очень плохо. Я хочу попросить у вас извинения, господин капитан…
— Полноте, — сказал Фрисснер. — Как ваш желудок?
— Вроде бы ничего.
— Благодарите штурмбаннфюрера и его лекарство. Надеюсь, больше оно не понадобится…
— Нет-нет!
— Юлиус… Юлиус, вы хоть раз в жизни напивались? — спросил капитан с улыбкой.
— Не припомню.. Извините, я прилягу. Мне надо прилечь…
Шатаясь, археолог вернулся в машину и заворочался там, постанывая и кашляя.
Колонна остановилась, лишь когда солнце уже высоко поднялось над песками и начало накалять их своей беспощадной милостью.
— Привал, — скомандовал Фрисснер, выбираясь из машины. — Обст!
Унтер-офицер уже спешил к командиру.
— Выставите в охранение тех людей, кто спал ночью.
— Все спали, господин капитан.
— Все? — Так точно
— А вы?
— Я — нет, господин капитан. Я решил, что пусть ребята поспят. Тяжелый день, к тому же у нас потери. Это положительно скажется на их моральном состоянии.
— Какое у вас образование, Обст? — неожиданно для себя спросил Артур.
— Да собственно, никакого, господин капитан. — Обст был смущен. — Просто у нас был командир… Тоже капитан. Еще в первую войну… Я тогда рядовым был. Делать нечего было по молодости, вот в армию и подался. Добровольцем. Так наш капитан, вот кто был голова, на фронт из университета пошел. Всегда знал, что солдатам нужно. Уже в самом конце, когда и войны-то не было, он погиб где-то на Западном фронте. Я в это время в госпитале валялся, сводки читал: «На Западном фронте без перемен. На Западном фронте без перемен». Вот тебе «и без перемен»… Я теперь всегда про него вспоминаю.
— Война быстро двигает по службе, да?
— Это верно, господин капитан. Только думаю я, что выше унтера не поднимусь. Образования не хватает, да и подустал я командовать. Сказать по правде, я, как узнал, что нас к вам отряжают, обрадовался. Вот, думаю, теперь кто-то другой за меня думать станет.
— Ну и как?
— Да ничего… — Обст посмотрел из-под ладони куда-то на линию горизонта. — Привык я, оказывается, командиром быть. Мои люди…
Он пожал плечами и замолчал. Фрисснер присмотрелся к той точке, которую так сосредоточенно рассматривал Обст.
— Что это там?
Ответа не последовало, унтер-офицер смотрел за спину Артура. Настороженно смотрел.
Фрисснер резко обернулся.
Перед ними, словно появившись из песка, стоял Муамар.
— Что там? — спросил Фрисснер, махнув рукой на горизонт. Проводник его злил — особенно эта идиотская манера возникать бесшумно и неожиданно.
Муамар сделал несколько непонятных знаков и тоже уставился куда-то в желтый океан.
— Ну и что он хотел сказать? — риторически спросил Артур.
— Если позволите, господин капитан, то думаю, он имел в виду ваш бинокль, — сказал из-за плеча Обст. — Ух очень на грудь вам указывал, а потом на глаза. Вот ведь обезьяна глухая…
Фрисснер едва удержался, чтобы не хлопнуть себя по лбу. Докатились!
