— Вместо того чтобы язвить, могли бы пообщаться с этими остолопами. В число ваших талантов знание итальянского не входит?
— Входит. Правда, не в полном объеме.
— Так какого же черта вы тут комедию ломаете?
— Не смог отказать себе в таком удовольствии, — и Ягер перешел на итальянский. — Солдат, нам нужно говорить с твоим начальством. Мы немецкие офицеры, нам нужна вода. Понимаешь?
Итальянец радостно осклабился и что-то залопотал.
— Что он говорит?
— Что-то говорит, — задумчиво сказал Ягер. — Только я не понимаю, что именно. Он говорит слишком быстро и ко всему прочему он, кажется, с Сицилии Деревенщина. Дома пас коз, наверное, а теперь жрет туг чеснок… Ч-черт, воняет как! Да, точно с Сицилии.
— А это как влияет?
— Акцент, — пояснил Ягер, пока солдат изливал на них потоки одного из самых экспрессивных языков планеты. — Послушай, солдат. Мне нужен сержант. Или лейтенант. Понимаешь? Нет, нет… Говори медленней, я плохо понимаю.
— А! — Итальянец вскинул палец кверху и с резвостью породистой лошади ускакал за мешки.
— Вот так просто оставить свой пост… — Фрисснер покачал головой. — Боже мой, и это наши союзники. Честное слово, будь нашими союзниками русские, порядку было бы больше.
— Вы соображаете, что говорите? — тихо пробормотал Ягер.
— Соображаю. Вы были на Восточном фронте?
— Нет, а вы?
— И я не был, слава богу. И не хочу. Но все, что я слышал, говорит скорее не в пользу итальянцев, а в пользу наших противников.
— Забудьте! Все русские отравлены еврейско-коммунистической заразой. Это уже совсем не тот народ.
— Да, но совсем недавно расовая доктрина признавала в них арийскую кровь.
— Рабочие арийцы? Я слышал об этом… Но сионизм слишком глубоко пустил там свои корни. Равно как в поляках и прочих неполноценных народах славянской группы.
— Еврейский вопрос.
— Вы что-то имеете против?
— Ничего, особенно после Веймарского мира и сопутствующего этому голода. В то время я только-только окончил университет в Кельне… Знаете, Людвиг, я едва не умер. Студенты вообще не особенно отличаются избыточным весом, а тут еще голод. Я подхватил грипп. Как и многие на тот момент… У моего отца не было средств, чтобы купить пенициллин на черном рынке по тем ценам… С тех пор ненавижу спекулянтов. Отец отважился на ограбление. Нашел деньги, успел купить лекарства… И не дожил до суда. На момент ареста он слишком ослабел от голода.
— У вас был хороший отец, — сказал Ягер, рассматривая мешки с песком. — Я вам сочувствую. Он сделал то, что должен был сделать. Тем более вы должны понимать, что народ, одурманенный коммунистической отравой, не может быть союзником рейха.
— Да, конечно. И если бы положение в России не изменилось с 1917 года, я бы с вами не спорил. Ягер с удивлением посмотрел на Фрисснера.
— На каком факультете вы учились?
— На историческом.
— Это кое-что объясняет. Так где же эти чертовы макаронники?!
— Эти чертовы макаронники здесь, — коверкающий немецкие слова голос прозвучал откуда-то сверху.
Ягер и Фрисснер подняли головы и увидели высовывающийся из пулеметного гнезда торс лейтенанта итальянской армии. Его лицо выражало крайнюю степень неудовольствия.
— Итак, чего же вы замолчали? — поинтересовался итальянец.
— Не забывайтесь, лейтенант, — сказал Фрисснер. — Мы выше вас по званию.
— И что? Это должно меня сильно напугать? В этой чертовой пустыне может пропасть даже генерал, и никто об этом не узнает. А вы в штатском, и сам черт не разберет, кто вы такие.
— У нас достаточно людей, чтобы не пропасть в пустыне, — сказал Ягер. — Ваши беспокойства излишни.
Итальянский лейтенант прокашлялся и исчез. Вскоре он выбрался из низкого отверстия в мешочной баррикаде, которое должно было олицетворять собой дверь.
— Ваши документы, господа.
Внимательно изучив бумаги и особенно задержавшись на бланке из канцелярии генерал-губернатора Триполи, итальянец проворчал:
— Ваши документы в порядке. Но тем не менее не слишком распространяйтесь о «тупых макаронниках». Не все мои солдаты понимают немецкий, но почти все сначала стреляют, а потом смотрят бумаги. Проезжайте. И, пожалуй, я дам вам совет. Будьте осторожны. Сегодня последняя неделя какого-то религиозного местного праздника. Все эти чернозадые арабы как с ума посходили. Говорят, что сегодня в этот город приходит какой-то их пророк. Я, конечно, в это не верю, но на всякий случай гарнизон находится в боевой готовности. Знаете, местные партизаны не так плохи, как о них хотелось бы думать… Многих из них мы сами учили в военных школах в свое время… Так что держите свои бумаги наготове, их могут спросить в любой момент. Завтра все должно закончиться.
— Мы не собираемся задерживаться так долго. Нам нужна только вода.
— Этого тут предостаточно. Проезжайте. И лейтенант закричал что-то по-итальянски. Откуда-то из-за мешков ответили, и ободранная полосатая палка, заменяющая тут шлагбаум, начала подниматься.
— Боже мой, — сказал Фрисснер, когда они с Ягером возвращались к «фиату». — Это у них называется «гарнизон в боевой готовности». Любого немецкого солдата, оставившего пост в такой ситуации, ждал бы расстрел.
— Макаронники… — философски заметил Ягер. — С другой стороны, они тут давно и им виднее.
— Мне уже плевать. Я хочу спать. — Фрисснер сел за руль. — Проконтролируйте вопрос с водой, Людвиг.
— Да, конечно.
— Ну что? Праздник воды еще идет? — Профессор был похож на фокстерьера, который учуял запах крысы. Правда, у фокстерьеров не бывает таких красных глаз, опухших век и трясущихся рук. У фокстерьеров вообще нет рук… Эта мысль показалась Фрисснеру смешной, и он с трудом подавил хихиканье, сказав:
— Идет. Но перемещения по городу ограничены. Тут небезопасно…
— Но ведь в городе должен быть итальянский гарнизон.
— Именно поэтому, — непонятно для профессора сказал Фрисснер, а Ягер коротко кивнул.
И воззвали они к своему приятелю, и тот взял и убил.
Коран. Месяц. 29 (29)
— У меня есть инструкции, полученные в Берлине, и я не могу ничего рассказать. Да вы и не поймете. Я посвятил этому всю свою жизнь, — гордо сказал Корнелиус.
— Скажите хоть вкратце, что нам там понадобилось, — повторил фон Акстхельм.
За линию горизонта опускалось багровое солнце, на костерке кипел и булькал котелок с кофе. Подполковник Альтобелли сидел, накинув на плечи одеяло, и слушал, как немцы пытаются разговорить сухаря профессора на предмет того, что он собирается искать в Эль-Джауфе. Корнелиус не сдавался.
