Вдруг взгляд его отлетел от монеты и устремился к лицу стоявшей неподалёку под тенью кружевного зонта девушки в белом платье. Адония, потеряв дыхание и опустив взгляд, в непонятной ей самой панике отшатнулась и, повернувшись, пошла вдоль мола, глядя перед собой слепыми глазами. Волна раскалённого жидкого солнца захлестнула её закричавшее от боли и радости сердце. О, как это сердце тянуло вернуться, постоять ещё хотя б миг рядом с пришедшим из её снов, соседствующим с колесом водяной мельницы добрым другом! Тянуло… И в то же время Адония с обречённостью понимала, что никакие силы в мире не заставили бы её сделать это. Почему это произошло — тайна, которую трудно облечь в слова, но это случилось. Жестокая и холодная, способная на любой поступок волчица под одним-единственным взглядом серых доверчивых глаз в один миг превратилась в трепетную, сгорающую от смущения девочку.
Не чувствуя ног, она вернулась к карете и, вопреки воплям сердца, не то что не возвращалась, но даже и не смотрела в сторону дальнего края мола.
Ночью она не спала. Мысленно забрав из бастиона и поставив перед глазами наполненное напевом ручья и шелестом тяжёлого колеса полотно, Адония, приблизив лицо к лицу сидящего на берегу ручья сероглазого мастера, в сдерживаемом напряжением всех душевных сил ликовании горячим шёпотом произносила: «Кто ты? О, кто ты?»
Она встала в четыре утра, когда небо едва начало синеть от приближающегося рассвета, устроилась за тяжёлым, грубым столом и стала смотреть в окно, видя перед собой море, каменный мол и отслуживший какому-то равнодушно выбросившему его хозяину полуразбитый, с жёлтыми дощечками, ящик. Проснувшийся через пару часов Рыло, увидев её бодрствующей, с лихорадочной поспешностью умылся, оделся и, не позавтракав, сообщил о своей готовности идти на «работу».
Днём в порт вошли три корабля, и ушли в плавание четыре. За ними нужно было следить, и Адония немного отвлеклась от воспоминаний о вчерашнем событии. Она старательно барражировала в толпе прибывших и отъезжающих суетливых людей, высматривая коричневый балахон, но пропавший в бристольском лесу старый монах так и не появился. А с приближением вечера вернулись и воспоминания, и властно захватили все её мысли.
Отдавшись во власть велений пустившегося вскачь сердца, Адония направилась к месту, где находился ветхий, с трогательно-жёлтыми дощечками ящик.
Художник был здесь. Он как раз складывал створки обшарпанного деревянного порт-папира с неиспользованными листами картона и весело переговаривался с сидящим на бухте каната грузчиком.
— Как сегодня дела, Доминик? — усталым голосом интересовался грузчик.
— Ужин есть, — весело отвечал ему сероглазый художник, показывая две маленькие монетки, — а вот ночевать придётся под шлюпкой!
С замиранием сердца Адония слушала этот незатейливый разговор и со жгучей завистью смотрела на возмутительно равнодушного к собеседнику грузчика. Как бы она хотела сидеть вместо него на этой мягкой бухте новенького несмолёного каната и разговаривать с человеком, который необъяснимо, нежданно оказался самым прекрасным и дорогим из всех живущих на свете людей! И вдруг — показалось ей это или нет?! — этот человек, сверкающий белозубой улыбкой, завязывая истрёпанные тесёмки порт-папировых створок, посмотрел на неё — и в миг утратил и весёлость, и жизнерадостную улыбку, а высветилась на лице его тихая, тёплая радость. Адония поспешно перебросила взгляд с его лица на потемневшее к вечеру море и не ответила на взгляд незнакомого друга, и слёзы досады и сердечной боли проступили в уголках её глаз.
Доминик, попрощавшись с грузчиком, встал с ящика, забросил под мышку обшарпанный порт-папир и неторопливо пошёл в сторону дальней окраины порта. Адония, жестоко покраснев под своим зонтиком, покорно, словно служанка, последовала за ним.
На окраине стало меньше людей, истаяла неистребимая портовая суета. Присев на горячий от дневного солнца большой круглый камень, пялил на море равнодушные глаза однорукий калека с лотком, пронзительно пахнущим рыбой. Доминик, устало передвигая худые ноги в длинных парусиновых матросских штанах, брёл мимо него, и Адония шла послушно за ним, и — было слышно — топал за нею досадливый, ненужный стекольник. Из-за камня вывернулся, осторожно сверкнув на сидящего на камне торговца единственным жёлтым глазом худой, жилистый, битый портовый кот. Не встретив предостерегающего окрика, кот привстал на задние лапы, а передней, как человек, просящим жестом легко прикоснулся к ноге калеки. Тот, вздрогнув, бросил взгляд вниз и, скривившись от злости, отшвырнул попрошайку ударом ноги. Кот, привычно приземлившись на лапы, молча, скачками, унёсся за стоявшую поодаль рассохшуюся бочку.
— Ты бы дал ему рыбку, — проговорил, остановившись, художник. — Свежую-то сегодня уже не продашь, а до завтра она не дотянет. Ведь в море выбросишь.
— Легко тебе чужой рыбой распоряжаться, — недовольно сказал Доминику сардинщик. — Конечно, это ведь не свои денежки тратить!
Доминик, примирительно хлопнув калеку по плечу, вынул из кармана штанов маленькую монетку, бросил её на поблёскивающий слипшейся чешуёю лоток, а взамен взял тусклую, подсохшую уже сардину и направился с ней к убежищу голодного попрошайки. Кот, выглянув на звук его шагов из-за своей бочки, угрожающе заворчал.
— Привет, разбойник! — дружелюбным тоном произнёс, присаживаясь на корточки, незваный гость.
Кот вдруг приподнял шишковатую, с пострадавшими в бесчисленных драках ушами голову, недоверчиво потянул носом.
— Увы, мой друг, увы, — весело сказал Доминик, протягивая издалека заманчивую, длиной в поллоктя, ароматную рыбину. — Сожрал ты у меня половину моего ужина!
И, медленно махнув, подбросил рыбу к самой морде кота. Тот, мгновенно вцепившись в неё зубами и придавив ещё для надёжности лапой, отчаянно, с громогласной угрозой, завыл.
— Вот что у тебя получается — так это достойно отблагодарить! — негромко рассмеялся художник.
Кот уволок сардину за бочку и оттуда послышался смачный хруст, прерываемый время от времени всё тем же утробным воплем. Художник, встав, поправил подмышкой свой порт-папир и, всё так же неторопливо шагая, скрылся за углом последнего складского цейхгауза.
Адония, горестно вздохнув, повернулась и пошла, склонив голову под поникшим вокруг её плеч зонтиком, к каретной стоянке. На имеющиеся у неё деньги она могла бы купить тысячу таких рыб и накормить тысячу голодных котов, но почему-то счастье накормить вот этого, единственного, битого плимутского попрошайку судьба подарила бедному молодому художнику.
