совсем другой разговор.
— Ну и хорошо, раз так. Так скажи, что выбираешь, парень?
— Если можно — на Вольного Торговца, — решился я. — Я бы в мастерской бы поработал… — вздохнул я, но не заплакал. — Но не выйдет, видимо.
— Да, не выйдет. Сложилось так. А может, и повезёт тебе, парень. Значит — быть посему. Полисмен Джонс, ты — поручитель Фиктора Хуманума, и средства, им должные, внесёшь ты. Принимаешь это?
Полисмен задумался, смотря то на меня, то на судью, то на потолок зальчика. И понятно — говорить я всякое могу, а вот если сбегу? И будет он, по закону, должен полтысячи ауресов! Но кричать, что я “правдивый”, я не стал. Один раз сказал — и довольно. И так в этом суде чуть не разрыдался раз… Много раз. Кроме того, я хотя и сказал, а сам до конца не уверен. Так что пусть будет, как будет. Не захочет полисмен Джонс рисковать — пойду в военные. И ему слова плохого не скажу, потому что всё равно отнёсся ко мне хорошо.
— Принимаю, ваша честь, — махнул рукой полисмен.
— Так тому и быть, — кивнул судья, а цверга застучала по текстовой доске, фиксируя судебное решение
— Пойдём, парень, — обратился ко мне Джонс, явно хотел что-то добавить, но ухмыльнулся каким-то своим мыслям, махнул рукой и уже бодрее повторил: — Просто пойдём.
Полисмен Джонс повёл меня из суда. Не шёл впереди — видно, настолько не доверял. Да и с чего бы ему доверять неизвестному мальчишке? Но и не “конвоировал”, покрикивая из-за спины, куда идти. А я шёл и даже не думал — а просто печалился о судьбе своей. Ну как-то выходило обидно, по-дурацки и страшно, если уж начистоту. Это ещё мне за сегодня повезло, несказанно, три раза: сидха не стала меня давить, а могла. Полисмен и судья отнеслись ко мне хорошо, а могли — по закону. Ну то есть и сейчас — по закону, но в мою пользу, а можно, как говорится, “по Букве Закона”. И тогда… лучше не думать, передёрнуло меня.
Но и облегчение появилось. И, видимо, в честь облегчения, проснулось чувство голода: я ведь со вчерашнего вечера маковой росинки во рту не держал! Хоть в уборной комнатушке… которая уже непонятно чья. Ну хоть попил, и то хорошо. А есть хо-о-очется! Живот поддержал меня таким рёвом, что несколько прохожих с опаской заозирались — что за чудище неведомое объявилось? В том, что источником кровожадного рева был паренёк в компании полисмена — никто не подумал. Кроме полисмена, с совершенно неподобающей его статусу ухмылкой уставившегося на меня.
— Голодный, парень? — озвучил он.
— Немного, — признался я, ну не врать же было, о выдающихся вокальных талантах моей пищеварительной системы?
— С Приюта не ел?
— Да…
— Зайдём, — кивнул он на расположеную на обочине небольшую едальню, своими запахами немало способствующую моему “утробному пению”.
— А… полисмен Джонс… — замялся я, стараясь сформулировать.
— Говори уже.
— У меня есть деньги. Немного, после Приюта…
— Знаю, сам оттуда. И?
— А мне их тратить-то можно? Или вам отдать? Я просто не очень…
— Можно, — хмыкнул полисмен. — Щедрость приюта и Городского Совета мне известна, а Разслшших — не трепач. Хватит тебе с этой сидхой рассчитаться. Точнее — мне, — слегка нахмурился он своим мыслям, явно вспомнив, что “по судебному решению” он выходит моим поручителем.
Хотя вроде как это — оспоримо. Ну в смысле, если не выйдет ничего, а я с Джонсом вернусь в суд, то долг можно на меня “обратно”, насколько я понимаю. Да и в военные можно, если что. В общем — не подведу я этого симпатичного человека. А в Приюте дураки всякие про полисменов гадости шептали, кстати. Вот же глупости!
Взял я себе большую миску мясной похлёбки и ломоть хлеба и тут же, за столиком, стал есть. Стараясь не урчать и не заляпаться. Вкусно было изумительно, кажется, я ничего вкуснее этой похлёбки не ел… Хотя, может, дело не в поварском искусстве (ну, точнее, его отсутствии) поваров Приюта, а в том, что таким голодным я на своей памяти не был. Но притупив первый голод, я стал задумываться: “Разслшших” — это, видимо, сослуживец Джонса. Но… Ничего не понимаю! Дело в том, что фамилия цвергская. Более того — очень “шипяще-огненная”. А в то, что преподаватели Приюта нас обманывали — я как-то не верю. Да и в газетах и книгах, если поддаться порыву “все врут!” из непонятной памяти — то же самое. В смысле, магеры цвергов — все “с-с-с” и “ш-ш-ш”, из родов жрецов или чего-то такого, ещё со старой Терры. Их старой Терры, само собой.
Так вот, первое, совершенно непонятное: “Котельный Мастер”. Это — инженер, вообще-то! А никак не магер или мистик. И магеры, ну судя по тому, что я знаю, с механикой не очень дружили. Даже байки ходили, вроде “механика противна мистическому нутру”. Это, конечно, глупости. Но магер и инженер — что-то совсем непонятное. Кроме того, магер цвергов, у которых магеров раз, два — и обчёлся, они ими дорожат, обеспечивают всеми благами, не говоря о том, что рода магеров сами по себе ой какие не бедные. И вдруг — инженер, да ещё на Вольнике. Да ещё и “сослуживец” Джонса, в сайгхудрах. Вот совсем ничего не понимаю, как это?!
В общем, не выдержал и, стараясь не чавкать, спросил:
— Полисмен Джонс, — на что он приподнял вопросительно бровь. — А ваш сослуживец — цверг?
— Цверг, конечно, — кивнул полисмен.
— И магер?
— Кхм… не совсем. Увидишь, парень. И ешь уже, время не казённое… Точнее — казённое, я вроде как на службе, — ухмыльнулся он. — Но всё равно — рубай быстрее. Мало ли что… может, тебе в Казарму придётся идти. Или в суд вернёмся?
— Нет, полисмен Джонс, — твёрдо ответил я. — “Если что” — то в Казарму.
“Дорубал” я похлёбку и, судя по ощущениям, переваливаясь, пошёл с полисменом дальше. И похлёбка точно была с какой-то мистикой: вот всё плохо, в суде — чуть не разрыдался. Да и сейчас весёлого мало, но вот скушал её — и как-то и веселее стало. И в будущее с оптимизмом стало смотреться, в том смысле, что будет оно у меня, это будущее. Джонс же вёл меня молча, хотя вопросов у меня к нему было масса. Но задавать и дёргать полисмена я не хотел, несмотря на острое любопытство. Благодарность к нему
