затылком в стену. И тогда он замер, окостенел, перестал дышать, продолжая смотреть на зверя и автоматически перебирая негнущимися пальцами железяки всевозможных размеров и форм, валявшиеся вокруг. Нащупав среди них гладкий, увесистый металлический прут, он бессознательно стиснул его в руке и подтянул поближе к себе.
Неизвестный же стоял над ним словно в раздумье, каким способом покончить с тем, кого он преследовал в течение трёх дней и вот, наконец, настиг. Не спуская с Юры пронзительного мерцающего взора, он чуть кивал ему головой, будто старому знакомому, глухо порыкивая, шевеля ноздрями и скаля крупные жёлтые зубы, среди которых выделялись мощные заострённые клыки. Казалось, он улыбался, если, конечно, можно было назвать улыбкой гримасу удовлетворения и мстительной радости, с которой он смотрел на своего измотанного, сломленного, отчаявшегося противника, застывшего в ожидании неизбежного.
Но уже через мгновение, будто вспомнив о чём-то, – возможно, о тех усилиях, которые ему пришлось приложить, преследуя этого упрямого, энергичного и строптивого беглеца, – он преобразился. Ровное мерцание в глазах сменилось мрачным свирепым блеском, лицо исказилось ненавистью, зубы обнажились ещё больше и яростно клацнули. Издав трубный заливистый рёв и раскинув огромные руки с растопыренными скрюченными пальцами, он бросился на полулежавшего у стены Юру.
Но, как ни стремителен он был, Юра оказался проворнее. За тот короткий – длившийся долю секунды – миг, когда зверь нёсся на него, он успел порывистым, конвульсивным движением вскинуть перед собой длинный стальной прут, который он уже некоторое время сжимал в руке. И в следующий миг острый, слегка заржавленный кончик прута упёрся в широкую мохнатую грудь нападавшего и, приняв на себя всю тяжесть его громадного туловища, пронзил её и погрузился вглубь.
Раздался страшный, душераздирающий вопль. Истошный, пронзительный, воющий, совсем не похожий на те грозные, устрашавшие всех, кто слышал их, рыки, которые обычно извергались из этой могучей груди. Вопль, который вдруг резко оборвался, сменившись хрипением, бульканьем и протяжным, всё более истончавшимся и глохнувшим стоном. В горле у него что-то как будто треснуло, загудело, захлюпало – и разрешилось наконец обильным потоком густой горячей крови, хлынувшей прямо на Юру и залившей ему лицо и грудь.
А ещё он видел глаза монстра, в которые смотрел с расстояния в несколько сантиметров, ближе, чем кто-либо. Всё ещё горящие, всё ещё яростные, всё ещё ненавидящие. И осмысленные. Глаза не животного, а человека…
Но вскоре они затуманились, словно затянувшись плёнкой, померкли и погасли. И одновременно прекратилось отрывистое, всё более слабевшее и стихавшее дыхание, оборвался стук сердца, замерли последние судороги, пробегавшие по гигантскому телу, бессильно распростёртому на грязном загаженном полу.
Зверь был мёртв.
XV
Какое-то время Юра лежал ошеломлённый и подавленный. В переносном и прямом смысле – он был частично придавлен огромной тушей мёртвого чудища. Согнутая в локте громадная рука монстра покоилась на Юриной груди, отчего ему трудно было дышать. Несложно было догадаться, что было бы с ним, если бы эта рука успела дотянуться до него, когда её обладатель был жив.
Чтобы освободиться от этого непосильного бремени, Юра не без труда спихнул с себя тяжёлую мохнатую ручищу и вздохнул всей грудью. Потом перевёл глаза на мертвеца и некоторое время вглядывался в его застылые, недвижные черты, в угасшие, остекленелые глаза, в которых не было уже ни насмешки, ни ярости, ни бешенства, ни сверкающих кровавых огоньков – всего того, что составляло самую суть и смысл его жизни. Ничего этого больше не осталось. Всё исчезло без следа. Была лишь бурая, понемногу сгущавшаяся и черневшая дымчатая пелена, наполнившая его сузившиеся, устремлённые в одну точку зрачки.
Юра оторвал взгляд от покойника и опять перевёл дух. Он всё ещё не мог поверить, у него не укладывалось в голове, что он сумел сделать это, что у него получилось. Сделать практически невозможное, немыслимое – убить того, кто многократно превосходил его силой, кто сам привык убивать, достигнув в этом подлинного, прямо-таки дьявольского совершенства, кто поражал и обезоруживал людей одним лишь безмерным, паническим страхом, который он внушал им одним своим видом. И вот теперь этот король ужаса, обагрённый с головы до ног кровью своих бесчисленных жертв, лежал, пронзённый насквозь стальным кайлом, в луже собственной крови, с пустым, мёртвым взглядом оледенелых глаз. Утихомиренный и упокоенный на веки вечные.
Юру охватил нервный, немного истеричный смех. Минуту-другую, по-прежнему сидя у стены и слегка раскачиваясь из стороны в сторону, он тихо, почти беззвучно давился этим ненатуральным, натужным хохотом, будто вырвавшимся из глубин его потрясённого всем случившимся, затемнённого сознания…
Но так же внезапно, как возник, его смех оборвался. Юра вдруг ощутил, что вокруг происходит что-то странное. Пол под ним неожиданно вздрогнул, как если бы испытал подземный толчок. Маленькая подслеповатая лампочка, тускло освещавшая просторный подвал, трепетно, будто испуганно, замигала и жалобно затрещала. С потолка посыпалась ветхая штукатурка. А откуда-то снизу, из-под земли, донеслось глухое протяжное гудение, понемногу нараставшее и усиливавшееся.
«Что это, землетрясение, что ли?!» – подумал Юра, вскакивая с продолжавшего сотрясаться пола и оторопело оглядывая ходившее ходуном помещение, всё более наполнявшееся пылью от осыпавшейся побелки и уже едва-едва озарявшееся всё сильнее мигавшей лампочкой, которая вскоре вовсе погасла.
Однако, несмотря на это, в подвале не сделалось темно. Непонятно откуда вдруг вырвался рассеянный синеватый свет, мгновенно заполнивший мглистое запылённое пространство вплоть до самых дальних углов, разогнавший сумрак и совершенно преобразивший угрюмое подземелье, придав ему что-то таинственно-потустороннее, почти сказочное.
Однако эта сказка совсем не понравилась Юре. Голова его, не успевшая ещё оправиться от предыдущих событий, шла кругом. Глядя одурелым, ничего не соображавшим взглядом на мерцавшее и лучившееся перед ним нездешнее бирюзовое сияние, он всё более убеждался, что сходит с ума. Видимо, всё пережитое за последние дни и, прежде всего, смертельная схватка с монструозным убийцей не прошли для него даром. Его психика не выдержала этого, перенапрягшийся, воспалённый мозг дал сбой, и он помешался, убедительным свидетельством чего являлась эта красочная, причудливая галлюцинация, которую он наблюдал с возрастающей, ноющей тоской в душе.
Но, с тревогой и томлением вглядываясь в расстилавшееся и клубившееся перед ним, как дым, фиолетовое марево, подсвечиваемое изнутри вырывавшимися будто из-под земли медно-красными всполохами, Юра обнаружил, что это ещё не всё. В глубине зыбкой колышущейся мути он различил какие-то неясные, размытые тени, вскоре превратившиеся в более определённые человекообразные силуэты, кого-то смутно напомнившие ему. И чем дольше и пристальнее он вглядывался в них, тем отчётливее понимал, что они похожи на того, кто лежал бездыханный и окровавленный у его
