Однако же мне нельзя было долго оставаться в Дрездене, поскольку всё моё состояние ограничивалось четырьмястами экю. В картах фортуна обернулась против меня, и после поездки в Лейпциг я остался без трёхсот дукатов, но, конечно, не надоедал моей красавице подобными пустяками. Соответственно своим принципам я никогда не посвящаю женщин в денежные затруднения. Мы направились в Вену и, сделав непродолжительную остановку в Праге, прибыли в столицу австрийской державы на восьмой день после отъезда из Дрездена, как раз в канун Рождества, и остановились в “Красном Быке”. Мадемуазель Блазэн, а уже не графиня де Блазэн, записалась как модистка и заняла комнату по соседству с моей. И вот на следующий день, когда мы мирно завтракали вдвоём, явились какие-то две личности.
— Кто вы такая? — обратился к моей спутнице один из них.
— Модистка.
— Ваше имя?
— Блазэн.
— А кто этот господин? — спросил второй, указывая на меня.
— Почему бы вам не узнать это у него самого?
Тогда незваные гости, не справившись ни о моём имени, ни о моём положении, неучтивым тоном спросили:
— Что вы делаете в Вене?
— Вы же видите — пью кофе с молоком.
— Мадам, этот господин не ваш муж, и вам придётся покинуть город в двадцать четыре часа.
— Это мой друг, и мы уедем, когда нам заблагорассудится, а если и уступим, то одной лишь силе.
— Как угодно. Но нам прекрасно известно, что господин живёт в другой комнате.
— Совершенно справедливо. И что из этого?
— А то, что я должен осмотреть вашу комнату, сударь.
С этими словами полицейский вышел. Я последовал за ним и застал его как раз в ту минуту, когда он рылся в моей кровати.
— Вы не спали здесь этой ночью, сударь.
— Почему сие так заботит вас?
— Всё ясно, постель не разобрана.
— Не суйте нос в чужие дела.
Реплика моя была неуместна, этот человек исполнял лишь свои обязанности — он и его товарищи были полицейскими сыщиками. Как только они ушли, ещё раз предупредив нас, что мы должны выехать в двадцать четыре часа, я сказал моей красавице:
— Одевайтесь и поезжайте к французскому послу. Надобно известить его обо всём происшедшем. Сохраните имя Блазэн и добавьте только, что возвращаетесь во Францию.
Через час она вернулась почти успокоенная. Венская полиция крайне подозрительна и отличается образцовой нравственностью. В её обязанности входит наблюдение за нравами, особливо в отношении иностранцев. Не дозволяется ложиться в постель с женщиной без предъявления брачного свидетельства и паспорта. В наше дело вмешался и хозяин гостиницы, вернее его вынудила к этому полиция. Он предложил моей спутнице выбрать комнату, которая не сообщалась бы с моей.
Невзирая на слежку, и даже скорее благодаря ей, я провёл с Блазэн подряд четыре ночи. Страсбургский дилижанс отправлялся 30-го декабря, и я взял в нём место для моей красавицы. У меня было намерение снабдить её на дорогу пятьюдесятью луидорами, но она приняла только тридцать. Из Страсбурга я получил от неё письмо, после которого совершенно ничего не знал о ней до нашей встречи в Монпелье.
В первый день нового года я сменил квартиру и отправился с рекомендательными письмами, которые были адресованы графине Штаркенберг и мадам де Сальмор, воспитательнице юной великой герцогини. В Вене я встретил Кальсабиги-старшего, состоявшего при первом министре г-не Каунице. Кроме того, я видел там моего знаменитого соотечественника Метастазио и г-на де Лаперуза — молодого офицера французского флота. Все мои вечера были посвящены опере, где танцевал Вестрис, и моему другу Кампиони, который собирался отправиться в Лондон, чтобы занять пост директора Ковент-Гарденского балета.
Однажды вечером, когда мы сидели за превосходным рейнским вином, в комнате появилась юная девица лет двенадцати-тринадцати и с непринуждённым видом подошла ко мне — малютка, видимо, хорошо понимала, что на лице у неё запечатлена рекомендация для самого сурового мужчины. На один очень простой вопрос она ответила латинскими стихами, означавшими просьбу о милостыне. Кроме того, на том же языке она сказала, что в прихожей её ждёт мать, которая может войти по первому моему желанию.
— Если я хочу составить знакомство, то уж никак не с твоей матерью, — заметил я латинской прозой.
На это она отвечала мне четырьмя стихами, которые совершенно не относились к нашему разговору, из чего я заключил, что во всём этом параде латыни она не понимала ни единого слова. Рассмеявшись, я решил объясниться с ней на её родном языке — она оказалась итальянкой из Венеции, что также подтолкнуло моё любопытство. На один из вопросов она ответила (однако же опять на латыни), что зелёный плод лучше зрелого.
Чувства мои воспламенились. Кампиони заметил это и оставил нас наедине. Малютка принялась в подробностях объяснять мне, каким образом и почему отец её оказался в Вене. Однако, занятый совсем другим предметом, я не обращал почти никакого внимания на её рассказ, там более, что она не возводила никаких препон моим действиям. В самый животрепещущий момент она принялась распевать эротические стихи. Когда представление окончилось, я дал ей два дуката, и она с большим чувством благодарила меня (также на латинском языке). Изобретательность сего венецианца, обучившего свою дочь зарабатывать на жизнь подобным образом, показалась мне забавной, а сама девица выглядела довольно неопытной. Однако же в Вене предостаточно очаровательных девиц, и поэтому почти все они пребывают в крайней нужде.
Малютка оставила мне свой адрес, и на следующий день с наступлением сумерек мне пришла фантазия навестить её. Изрядная глупость для сорокадвухлетнего мужчины — пешком идти к чёрту на рога в поисках лачуги маленькой проститутки, которая, несмотря на всё своё распутство, не понимала, вероятно, ни непристойности своих стихов, ни самой игры, коей я забавлялся с её помощью. Мне показалось, что она ждала моего прихода, потому что окликнула меня ещё издали, едва только успела заметить. Я быстро поднялся по лестнице отворил дверь и оказался лицом к лицу... Кто бы мог подумать? С этим бандитом Порчини! Тут же была Каттина, выдававшая себя за его жену, и двое вооружённых до зубов славонцев. Девчонка спокойно клевала в углу семечки. Изумление моё было столь велико, что пыл сразу же охладился. Бежать не оставалось времени, и я всем своим видом изобразил уверенность, которой на самом деле никак не мог похвалиться. Порчини встретил меня иронической улыбкой. Поскольку я старался быть поближе к двери, он принялся кричать:
— Ну же, смелее! Нечестно опасаться людей, к которым приходишь в гости!
