— Помилуйте, кто же третий? — недоуменно огляделся я.
— Одна дама. Компаньонка моей матери, крайне порядочная, я бы даже сказал, весьма тонкая особа, честна, скромна, образованна, говорит по-русски, по-польски, по-французски и по-немецки и к тому же играет в карамболь и американку. Матушка ее высоко ценит, я тоже ею очень доволен. Я обязательно должен представить ее вам.
Он позвонил. Вошел слуга.
— Спросите фрейлейн Ванду, не согласится ли она составить нам партию.
Ванда? Это имя было мне уже знакомо. Я подошел к окну. Внизу в ворота въезжал всадник. Вглядевшись, я признал в нем того самого драгунского офицера, невольным свидетелем замыслов которого стал.
— Кто этот офицер? — спросил я Ивана.
— Кузен Казимир, — ответил он ледяным тоном.
— Может быть, позовем и его и составим партию на четверых?
— Нет. Я стараюсь как можно реже видеться с ним. Мы друг другу обоюдно несимпатичны. Но познакомьтесь, вот и фрейлейн Ванда!
Я обернулся.
— Фрейлейн Ванда Смирнова, — назвал он ее после того, как я был представлен. — Мы бы хотели… Но что с вами? Вы нездоровы?
— Нет. Pardon, господа. Небольшая слабость…
Однако это была не слабость, это был ужас, легко читаемый на ее мгновенно побледневшем лице. Эта «честная, тихая, кроткая» компаньонка была не кто иная, как Адель фон Тресков, моя певица и карточная амазонка.
Ни одним жестом не выдал я, что узнал ее, и игра началась. То, что она была неплохим игроком, видно было по технике ее игры; но сегодня, похоже, она отваживалась лишь на проходные удары. Она пребывала в видимом волнении и после первой же партии удалилась к себе.
Несколько позже мне были предоставлены три комнаты, и не успел я как следует оглядеться, как в дверь постучали.
— Войдите!
Я хотел было еще раз повторить приглашение по-немецки, но в этот момент в комнату вошла Ванда. Я встал и, не выражая какого-либо дружественного расположения к беседе, холодно посмотрел на нее.
— Сударь… — Она смешалась; но, так как никакого ответа на ее обращение не последовало, она продолжила: — Мы уже встречались однажды, не правда ли…
— Далее!..
— Мое настоящее положение вынудило меня несколько изменить свое имя и придать ему русское звучание, и…
— Адель Тресков звучит по-русски как Ванда Смирнова? Перевод представляется мне более чем вольным! Ваши волосы, насколько я понимаю, также претерпели некие преобразования…
Она опустила очи долу, некоторое время ничего не отвечала, но затем продолжила устало:
— Я позволила себе побеспокоить вас с единственной целью — спросить, намерены ли вы хранить в тайне воспоминания о нашей первой встрече?
— Я не вижу сейчас возможности отвечать на ваш вопрос, поскольку еще не успел понять, как может быть продолжена наша встреча. Adieu![11]
Было заметно, что она собиралась сказать что-то еще, но в этот момент вошел Иван.
Он был изумлен, увидев компаньонку. Она покраснела и отвернулась. Как человек отменного воспитания, он не выказал ни намека на то, о чем, должно быть, подумал. Позже он пригласил меня на прогулку в сад.
Должен признаться, что приглашение это было мною страстно ожидаемо, поскольку давало возможность сориентироваться, этот ли сад был выбран ротмистром сценой, на которой должны развернуться дальнейшие события. Сад, раскинувшийся позади дома, был охвачен стеной, где — и ошибиться я не мог — я заметил уютно укрытую в зелени калитку. Неподалеку обнаружил и беседку-полуротонду со скамейкой внутри. Увиденное утвердило меня в мысли, что именно этот сад упоминался в подслушанной мною утром беседе, и я твердо решил быть здесь этой ночью.
В конце сада приметил я уже знакомую мне фигуру ротмистра.
— Может быть, представите меня вашему кузену? — спросил я Ивана.
— Вам это угодно?
— Признаться, я не могу дать ни положительный, ни отрицательный ответ; поступим проще: я избираю указующим перстом ваше волеизъявление.
— Что ж, пойдемте, — при этих словах во взгляде его промелькнула некая настороженность.
Внезапно на одной из задних дорожек, ведущих из сада, мы повстречались с компаньонкой. Судя по всему, наше появление было для нее нежелательным.
— Это единственное, чего я не могу в ней одобрить, — вымолвил Иван.
— А именно?
— То, что она ему симпатизирует. Они музицируют, вместе читают, прогуливаются в саду, а, между тем, ей хорошо известно, что ни я, ни матушка этого не одобряем. Теперь же в довершение всех бед мы узнаем, что компаньонка попала к нам лишь благодаря — представьте! — лишь благодаря его стараниям, причем он сообщает нам об этом через третье лицо. Невольно я задумываюсь, не были ли они знакомы прежде? Впрочем, вы пришли; нас уже дожидаются. Кстати, вечером мы идем в театр.
— Но мне необходимо написать несколько писем; сделать кое-какие дела, безотлагательный характер которых заставил бы меня сожалеть, буде они отложены.
— Полноте, все зависит исключительно от вашего желания. Мама будет огорчена, если узнает, что ваше заточение каким-либо образом влияет на вашу самостоятельность.
И действительно, я писал письма до полуночи, затем прошел в сад.
Ночь выдалась на редкость темной. Просмотрев перед выходом календарь, я обнаружил, что на эту ночь приходилось новолуние; меж тем, небо было настолько укутано облаками, что ничего не было видно и в двух шагах. Я весь обратился в слух и с большими предосторожностями добрался наконец до условного места.
Примерно через три четверти часа я различил легкие шаги. Не вызывало сомнения, что принадлежали они особе женского пола; незнакомка приблизилась, села на скамью, и я узнал в ней компаньонку.
Меньше чем через минуту послышался звук открываемой калитки, и из темноты вынырнула мужская фигура. Это был тот же мужчина, коего я встретил на речке с ротмистром. С того момента, как я опознал Ванду, сомнения рассеялись и относительно этой персоны, в которой, хотя он и изменил внешность, я узнал господина асессора.
— Ванда? — послышался его тихий шепот.
— Да.
— Где ротмистр?
— Скоро подойдет.
— Ты готова говорить с ним?
— Да; я все знаю.
— И ты согласна?
— Да. Сложно было попасть в город?
— По крайней мере, легче, чем бежать из тюрьмы. Сколько он тебе обещал?
— Столько же, сколько и тебе: тысячу рублей. Однако речь идет не только о годе моей у него работы. Он хочет прямо завтра провернуть одно дельце, которое и ему и нам даст столько, что можно будет спокойно залечь на дно.
— Что же это?
— Шкатулка с драгоценностями.
