В мимолетном и сугубо тайном обмене мнений, настолько важном и секретном, что Мообсу о нем даже не намекнули (он состоялся утром, во время поисков рукоятки на лужайке), было в осторожной форме, почти одними намеками, подвергнуто дискуссии соображение о желательности умно и аккуратно подготовленного несчастного случая с Егорычевым. Может ведь впечатлительный молодой человек, замечтавшись или, наоборот, в пылу спора нечаянно свалиться в пропасть? Но несчастный случай и с Егорычевым и со Смитом был уже почти непосильной затеей. Без прямой помощи Мообса за него и браться было бы безумием. А Мообс, соучастник двух несчастных случаев или даже простой их свидетель, был бы круглым идиотом, если не стал бы по возвращении с острова шантажировать обоих своих старших коллег. По крайней мере, сам Цератод, будь он при таких обстоятельствах на месте Мообса, не преминул бы сделать себе из такой волнующей тайны верный и бесперебойный источник безбедного существования на долгие годы. Что же, и Мообса уничтожать? Но это значило остаться вдвоем перед лицом населения целого острова. Словом, получалось страшновато и непрактично.
Эти человеколюбивые размышления привели в настоящую минуту и Цератода и Фламмери к одному и тому же выводу. Надо было временно прикинуться дохлыми. Тем более что с Егорычевым и Смитом пропадала и единственная мыслимая пока возможность выбраться с острова.
И вот в одну минуту был совершен тот трудный и сложный маневр, который во флоте носит название «поворот все вдруг».
Вот что вечером того же дня Егорычев рассказал Смиту перед тем, как сообщить ему о случившемся в Новом Вифлееме во время официального визита Егорычева, Фламмери, Цератода и Мообса.
— Надо думать, они тогда еще не решились на окончательный разрыв. Во всяком случае, Фламмери.
Помните, как он вдруг залебезил: «Друзья мои! Не слишком ли много воли даем мы нашим исстрадавшимся нервам? Вспомним, сегодня суббота. Пусть мы хоть в канун светлого воскресного дня будем думать и говорить только о братской любви, только о добре и мире!..»
Цератод сразу, с ходу включается в новый маневр своего друга-противника (между собой они, как пауки в банке, но против меня у них всегда «священный союз»). Он делает постное лицо: «Да, суббота!.. Подумать только, всего одна неделя отделяет нас от гибели «Айрон буля»!..»
Фламмери подхватывает, как по нотам: «Да сосредоточатся же наши сердца на молитвах за души тех, кто покоится на дне океана!..»
Подумать только, в самом деле, всего одна неделя! Всего семь дней, как погиб Михаил Никитич, мой добрый, дорогой и умный друг. Вы, безусловно, полюбили бы его, Смит, если бы потолковали с ним хоть две-три минуты. Цератод, Фламмери и их Мообс живы, а такой человек захлебнулся в дрянной каюте, на чужом корабле, вдали от родных берегов…
Ну и спутники нам попались, старина!
Стыдно признаться, еще вчера я считал Мообса юным увальнем, младенцем, которого лукавый Фламмери водит за нос. Мне было его жалко. Мне казалось, что его можно обратить на путь истинный. Нет, Мообс далеко не простофиля, это головастик опасного гада. И он растет не по дням, а по часам.
Вот, думаю, вам и еще удар по вашему прекраснодушию, дорогой капитан-лейтенант! Постарайтесь, если вы в состоянии, сделать из сего надлежащие выводы для ваших последующих знакомств (конечно, ежели таковые еще когда-нибудь будут иметь место).
А пока хорошо, что вы, Смит, раскусили наконец, что за штучка этот Цератод. Вдвоем нам будет и веселей и легче.
Но вернемся к нашим джентльменам.
Джентльмены смотрят на меня, улыбаясь. Я улыбаюсь в ответ. Дипломатия!
«Не угодно ли мистеру Егорычеву разделить с нами прогулку в Новый Вифлеем?» — «Буду искренне рад!»
Я действительно обрадовался. Вчера, когда мы туда с вами сбегали, мне не давало покоя то, что пленные остались без верного присмотра. Мы так спешили, что ничего толком не успели рассмотреть. Побывать в каменном веке и ничего не увидеть! Правда, эта возможность нам еще представится не раз и не два. Но все-таки обидно.
И вот наша экскурсия чинно спускается вниз. Мы с Фламмери впереди. За нами, шагах в трех, Цератод с Мообсом.
Идем молча. Невежливо! Начинаю нейтральный разговор. Про каменный век.
«Через полчаса, говорю, мы с вами очутимся в раннем неолите».
Фламмери удивленно переспрашивает: «Простите, как вы сказали?»
Я объясняю: «Я сказал, что через тридцать — сорок минут мы с вами попадем в каменный век, в эпоху раннего неолита. Это похоже на сон, не правда ли?»
Фламмери говорит: «Когда у человека нервы в порядке, он не видит снов».
Вот и пойми, имеет он представление о том, что такое каменный век, или не имеет. Если и имеет, то, во всяком случае, это никак его не интересует.
Но мне хочется уточнить этот вопрос. Ради этого стоит на минутку стать назойливым. Я говорю: «У многих людей не совсем правильные представления о возможностях каменных орудий. Я имею в виду неолитические орудия. Проделали как-то опыт. Взяли из музея полированный каменный топор и в течение десяти часов, без дополнительной точки, срубили двадцать шесть елей, каждая диаметром около восьми дюймов, очистили от ветвей и коры и со
всех сторон обтесали. Потом, опять-таки исключительно при помощи каменных топоров, срубили дом с крышей, дверьми и окнами… Не правда ли, говорю, на первый взгляд просто удивительно».
«В Америке хватает стальных топоров», — уклончиво замечает Фламмери.
Нет, вижу, неолит его явно не интересует и вряд ли когда-нибудь интересовал.
Через несколько минут я узнаю, что его интересует: его интересуют бутылки. На этот раз пустые бутылки.
Он вдруг живо оборачивается к Мообсу: «Мообс!»
Мообс подбегает.
«Джонни, куда вы девали вчерашние бутылки из-под коньяка?»
Итак, они пили вчера в наше отсутствие, и крепко пили. Интересно, по какому поводу? Впрочем, пес с ними. Не жалко.
Мообс начинает припоминать: «По-моему, они валяются за пещерой в кустах». — «Вы их обязательно разыщите. А пробки?» — «Право, не знаю, сэр… Тоже, вероятно, где-нибудь валяются…» — «Разыщите и пробки».
Затем Фламмери обращается ко мне и Цератоду. «Раз радио у нас пока сорвалось, нужно попробовать бутылки. Я как-то, в детстве еще, читал книжонку о том, как потерпевшие кораблекрушение бросали в океан бутылку с письмом… Не очень шикарно, но все-таки…» — «Отличная идея, — похвалил его Цератод. — Тем более, что особого выбора у нас нет».
Фламмери доволен: «Понимаете, меня ни на минуту не оставляет беспокойство за моих наследников… — Он быстро поправляется: — Я хотел сказать, за мою семью».
