Эней же, напротив, гордился тем, что не обижал и не обижался. Удавалось ему это с переменным успехом: его любовь поговорить была слишком сильна, и слова нередко опережали действия. Но он всегда признавал свои ошибки с таким искренним раскаянием, что не простить его было невозможно.
— Я рад, что ты хорошо выглядишь, — сказал он мне. И я поверил ему: окружающие всегда доставляли ему неподдельное удовольствие. — Ты женат?
Вероятно, кое-какие тени воспоминания о катастрофе с Эннелин появились на моем лице. Но прежде чем я успел что-либо сказать, его уже понесло дальше.
— Что касается меня, я недавно влюбился. По уши. В гостинице, где я остановился, есть женщина — ее зовут Агнесс. Она из Бискаросса. Идеальное существо.
Я против воли втянулся в его историю.
— Она путешествует одна?
— Ее муж — торговец. Он оставляет ее в гостинице, пока сам путешествует вниз и вверх по реке, где у него дела. Я видел его за завтраком два дня назад. Он глуп и не заслуживает ее.
— И ты таким образом собираешься реформировать церковь? Соблазняя чужих жен?
Эней посмотрел на меня проникновенным взглядом.
— Я бы никогда не смог принять обет священника. Одним взглядом она разбила мне сердце. Ты видишь эти мешки у меня под глазами? Я не сплю из-за нее. Каждую ночь я подхожу к ее двери и молю о сострадании, но она холодна и тверда, как мрамор. Она не впускает меня… но при этом дает основания для надежды. Может быть, сегодня я все же добьюсь своего. Ведь завтра мне нужно возвращаться в Базель.
Он опустил голову с видом побитой собаки.
— Я знаю, что эта любовь губительна. Но предпочту эти мучения всей жизни в пустом благополучии. Ты можешь это понять?
— Я понимаю, — пробормотал я, и печаль в моем голосе достигла сознания Энея, пробившись даже через его погруженность в собственные страдания.
Он посмотрел на меня сочувствующим взглядом.
— Я не буду спрашивать, — сказал он. — Ты мне все равно не расскажешь. Но я надеюсь, что мы оба воплотим в жизнь желания своего сердца.
Я поднял за это свой стакан.
— А теперь я должен идти. — Он неожиданно встал. Для другого человека это было бы невежливостью, но у Энея означало лишь, что его живой ум перескочил на что-то новое. — Я должен выспаться, если хочу обхаживать мою Агнессу.
Мне было грустно расставаться с ним. Он напомнил мне о более простых для меня временах, том спокойном периоде, когда запись на бумагу слов Николая была главным смыслом моей жизни. И еще о том, в каком несчастном состоянии я пребывал, пока Эней не спас меня. И чем я отплатил ему — внезапным исчезновением и уклончивыми ответами. Нет, я был обязан ему большим. Я хотел, чтобы он почувствовал мою благодарность.
— Сочувствую тебе в связи с Базелем.
Я вытащил зеркало из мешка у меня на поясе. Оно стало моим талисманом в те золотые месяцы, доказательством нашего безбедного будущего. Я носил его с собой повсюду.
— Я не забыл твою щедрость.
Его лицо засветилось удовольствием. Он обнял меня.
— Я рад, что нашел тебя. Надеюсь, ты больше не исчезнешь. — Он взял зеркало у меня из руки и внимательно осмотрел его. — Мое ахенское зеркало. Я почти забыл о нем. Не знаю, принесло ли оно мне счастье, но, возможно, избавило от великих несчастий, которые в противном случае обрушились бы на меня. Возможно, я стоял слишком далеко, чтобы в полной мере ощутить влияние лучей.
Он вернул мне зеркало.
— Вообще-то я только недавно вернулся из Ахена. Был там по поручению собора.
— Там все в порядке? — как бы невзначай спросил я. Я не сообщил ему о тайне зеркал. — Готовятся к паломничеству следующего года?
— Там ужас что творится. — Эней уже начал поворачиваться — торопился в свою гостиницу. — До вас еще не дошли эти новости? Чума охватила север. Никто не знает, когда она кончится и сколько человек заберет. Властям Ахена не остается ничего иного — только перенести паломничество на год.
Он уставился на меня сквозь сгущающуюся мглу.
— Что случилось, Иоганн? У тебя вид такой, будто ты собираешься снова исчезнуть.
Страсбург
Они нашли отель неподалеку от собора. Ник чувствовал себя опустошенным, полностью вымотавшимся. Перед ним еще раз мелькнул образ Джиллиан. Мелькнул и снова исчез.
— Я пойду прогуляюсь по городу, — заявила Эмили. — Хотите присоединиться?
— Меня не интересуют достопримечательности, — проворчал Ник.
Но, улегшись на кровать, он обнаружил, что ему не заснуть. Две минуты спустя он поспешил вниз и застал Эмили в холле — она как раз собиралась уходить.
— Я передумал.
Они вышли из отеля. Хотя до вечера было еще далеко, небо уже посерело. Желтые огни в окнах отеля тепло сияли у них за спиной. На улицах уже лежал тонкий слой снега, и, глядя на набухшие тучи, Ник понимал, что настоящий снегопад еще впереди. Когда он оглянулся и посмотрел на отпечатки их подошв, они показались ему маленькими и одинокими, словно их оставили двое детей, заблудившиеся в лесу.
Он поднял воротник куртки.
— И куда мы идем?
— В собор, — ответила Эмили. — Мне хочется кое на что там посмотреть.
Они миновали черные и белые шпалеры наполовину деревянных домов и вошли в собор через западные двери. Внутри стояла такая темнота, что Нику даже подумалось, будто собор закрыт. Здесь было темнее, чем на улице. Он видел вокруг только стекло, призрачные образы витали над ним на головокружительной высоте. На мгновение он проникся тем трепетом, который, видимо, ощущали средневековые прихожане, это чувство причастности к божественному.
Он потерял ориентацию в темноте, протянул руку и прикоснулся к Эмили, чтобы убедиться, что она еще здесь. Она подошла поближе, словно радуясь человеческому теплу перед ледяным величием средневекового Бога.
Ник указал на северную стену, где на витраже гордо возвышались фигуры больше человеческого роста.
— Кто это?
— Императоры Священной Римской империи. Это одна из наиболее известных средневековых витражных композиций.
Она хмыкнула. Ник не видел ее, но знал, что следом за этим звуком она наморщила лоб.
— О чем вы думаете?
— О царях Израилевых.
Ник не был уверен, с кем она говорит — с ним или с темнотой.
— Вы вроде бы сказали, что это императоры Священной Римской империи.
— Цари Израилевы — это еще один популярный мотив средневекового искусства. Фасад собора Парижской Богоматери украшен двадцатью восемью статуями царей. Они есть и в Кельнском соборе — сорок восемь царей на витражном стекле в хорах, кажется. Считается, что это двадцать четыре царя Израиля и двадцать четыре царя Апокалипсиса.
