— Глаза! Глаза-то хоть целы?!
Он бросил взгляд на лежащее возле порога полотенце, быстро повернулся к соседней кровати и, содрав с него одеяло, скомкал и прижал к лицу Адонии простыню.
— Джо-о-он!! — что было сил закричал он и, всхлипнув, умолк.
В коридоре послышался частый тяжёлый топот. В каютку ввалился матрос — и замер.
— Быстро, горячей воды, — выдавил старик, — и травника. Лекарский ларец пусть захватит!
— Что? — глухо сказала из-под простыни Адония. — Теперь оно не вызывает соблазна?
— Зачем же, зачем! — плакал над нею старик. — Моя вина, моя вина. Не прочувствовал! Меа culpa[17]…
— Почтенный…
— Не говори ничего! — воскликнул старик. — Ты ведь и губы разрезала! Мой грех, мой…
— Индульгенция…
— Молчи, умоляю! Ну где этот травник?!
Спустя час Адония лежала на своей постели, прижимая к боку поскуливающую собаку. Белое, замотанное, лишь с небольшой щелью рта лицо её было похоже на свежеизготовленную маску мумии.
— Моя вина, — раскачиваясь, негромко тянул сидящий напротив старик. — Не прочувствовал, насколько для тебя это важно. И ещё — я скрыл, что в Эрмшире была уже женщина. Однажды двое, юноша и девушка, спаслись после шторма. Мы отвели им один маленький островок на окраине архипелага, и никто из монахов их не навещал. Снабдили лишь всем необходимым, и юноша сам заботился о поддержании жизни. Я скрыл это, когда приводил аргументы на твою просьбу. Моя вина…
— Индульгенция, — едва слышно произнесла Адония.
— Что-что? — старик быстро наклонился к ней.
— Я отпускаю вам этот грех, — медленно пояснила мумия, — в обмен на согласие доставить меня в Эрмшир. Я там должна провести остаток дней. Среди людей мне не место.
— Какой торг, — махнул рукой старик, — может быть в такую минуту! Безусловно, доставим.
Он бережно взял в свои руки руку Адонии, легко сжал.
— Глупый, — сокрушённо прошептал он, — глупый старик! Считал уже, что до конца своей жизни никогда не совершу ничего грешного. А ведь знал, что не всё в этом мире так просто, как кажется.
Море — великий лекарь. Прошёл месяц, и раны на лице полностью затянулись. Адония избегала смотреть в зеркало, но, умываясь, всё же чувствовала, как ладони скользят по безобразным, неровным рубцам. Она понимала, для чего совершила этот страшный поступок. Понимала и неизбежность, и закономерность выбранного пути. И всё же, чувствуя липкую гладкость свежих шрамов, осознавая, что эти шрамы суждено носить всю оставшуюся жизнь — она непроизвольно вздрагивала. «Зачем, кто скажет мне, зачем отец поехал на чужое поле ловить чужих зайцев? Какая злая судьба…»
Пришёл день, когда путешествие завершилось.
— Даже странно, — с явным облегчением в голосе проговорил старик, — добрались спокойно и быстро. Ни разу не встретили пиратское судно.
Он стоял на баке почтового клипера, Адония сидела рядом с ним на поднятом на палубу стуле. Оба смотрели на темнеющую впереди громаду скалистого острова.
— Я знаю, — откликнулась девушка, — что пираты не пускают ко дну почтовые парусники. Потому, что благодаря почте в море выходят купцы. Но если они захотят осмотреть судно — не везёт ли оно чьё-нибудь золото?
— Как правило, они и осматривают. Поэтому мы намеренно не возим ничего ценного.
— Как же в таких случаях от них скрываются те, кого вы везёте в окованных железом каютах, там, в трюме?
— О, это просто. Едва лишь на горизонте появляется «Чёрный Роджер», в трюм относят вино с сильным снотворным. Не было случая, чтобы кто-нибудь из перевозимых «гостей» отказался от вина. На время посещения пиратами судна уснувших кладут среди отдыхающих матросов. Потом уносят назад, в… как бы это назвать… арестантскую.
«Арестантскую». Холодок прошёл между лопаток, и Адония непроизвольно повела плечами. Вот он, страшный, никому неведомый остров, на котором ей предстоит завершить свою жизнь. Ей, полной сил, надежд, мечтаний. «Как могла я совершить столько злого? Как могли со мной сделать то, что сделали? Сколько лет мне здесь умирать? Шестьдесят? Семьдесят?»
Адония порывисто встала. Всматриваясь в приближающуюся землю, произнесла:
— Может быть, тем, кто на острове, не говорить о том, что прибыла женщина? Или объявить меня мужчиной и сразу укрыть на уединённом островке?
— Нет, — помедлив, ответил старик. — Мы ничего не станем скрывать. Когда братья узнают твою историю — никакого соблазна не родится в их душах. Напротив, они ещё усерднее будут в молитвах.
Клипер медленно огибал скалистый утёс. «Жизнь едва началась, а я уже точно знаю, где будет моя могила. Как странно…»
Долго лавировали по узким, кажущимся непроходимыми протокам. Наконец, открылась каменная добротная пристань. Борт клипера мягко ткнулся в подвешенные вдоль кромки мола толстые связки подгнившего тростника. На пристань полетели канаты.
— Нас никто не встречает? — негромко заметила Адония.
— Все уже знают, что мы прибыли, — ответил старик. — Но соберутся в трапезной только к вечеру. Сейчас никто не оставит ни работ, ни молитвы.
Покачнувшись и едва не упав, Адония ступила на берег. Старик, придерживая девушку за локоть и так же нелепо раскачиваясь, повёл её к белеющему в конце мола каменному строению. Смущённо проговорил:
— После стольких дней в море — по твёрдой земле ходить трудно…
— Где, — спросила Адония, озирая окрестности, — мне можно будет устроиться?
— Вот когда, — ответил старик, вводя её в длинный каменный дом, — осмотришь здесь всё, тогда и решишь. Поселишься, где понравится больше всего.
— Почтенный отче, — сказала Адония, когда они вошли в аккуратную, скромно обставленную комнату. — Мне нужно исповедоваться.
— Облегчить душу — это главное дело, доченька. Посмотришь на братию, и к кому сердце потянется — того и проси принять исповедь.
— Примите вы, отче.
— Прямо сейчас?
— Если можно.
Старик кивнул, произнёс вслух несколько молитв, присел на невысокую скамью и приготовился слушать. Однако Адония, как ни старалась, не могла произнести ни слова. Она лишь дрожала, как в лихорадке, и кусала неровно сросшиеся губы.
— Пойдём, — сказал старик, вставая, — пойдём, доченька, походим по острову. Подыши свежим воздухом, наполни глаза простором. Времени у нас, прости за напоминание, предовольно.
Они вышли из дома и двинулись по неширокой мощёной плоским булыжником дорожке. Спустя час, когда Адония повернула, огибая угол скалы, её взгляду открылась длинная, неровная линия серых коробок, обращённых маленькими, в решётках, оконцами в сторону моря.
