Плачьте, мужчины! С миром расставаться трудно, но куда труднее с войной.
Кто-то, видно уже в поезде, докончил отчет этого дня:
«В 20 часов мы покинули Москву в сильно расстроенных чувствах, но с надеждой, что в прусском небе мы пожнем урожай побед, которые стяжали за время осенней кампании…»
По черной нитке рельсов, по бескрайней белой простыне поезд помчал обратно на фронт полк «Нормандия — Неман». Где-то по обочинам этой нитки, в одиночных и братских могилах, а зачастую и в безвестных, полегло уже тридцать три французских летчика; еще девять едут навстречу своей смерти. Еще нельзя этого знать, еще только… нет, уже декабрь сорок четвертого, но еще не кончен счет победам и смертям, еще идет война, однако один итог уже бесспорен, уже можно его подводить, да он уже и подведен. Франция и СССР только что заключили договор о союзе и взаимной помощи. Ради этого полк и был полным составом вызван с фронта советским командованием и приехавшим в Москву президентом временного правительства Французской Республики генералом Шарлем де Голлем. Чистили сапоги, драили пряжки, достали парадную форму, зная, что являются не статистами на дипломатическое представление, а чуть ли не главными действующими лицами, без которых торжество было бы и не подлинно, и не полно. И если багаж каждого из них действительно потяжелел от двуправительственных наград, то, пусть и приурочено это было к событию, основанием для каждой нагрудной наколки послужил конкретный ратный труд и риск — что полковой, что личный. Война эта, как никакая другая на человеческой памяти, коллективизировала ратную работу, а вместе с ним коллективизировала и риск. Только сердце человеческое по-прежнему умирает в одиночку. Сердцам друзей дано лишь замереть от боли, чтобы она — рубцом памяти — затвердела навсегда.
Сто с лишним имен за три года, та́я в боях, но нарастая от пополнения к пополнению, включил в себя боевой состав полка «Нормандия — Неман». Сто разных биографий, разных характеров… Первый боевой командир «Нормандии» Жан Тюлян отказывался жить в избе и на любом новом аэродроме начинал с оборудования землянки метрах в двадцати от самолета, чтобы по тревоге немедленно взлететь. «Белое облачко, всего, казалось, на секунду разделившее нас в бою 17 июля 1943 года, — вспоминал Пуйяд, — скрыло его от меня навсегда…» Капитан-летописец Жан де Панж вослед полковому журналу военной поры рассказал о судьбах самых близких ему друзей, погибших в России, и вот, в частности, об одной из них — о капитане Альберте Литтольфе, сбившем 14 самолетов противника и погибшем за день до Тюляна:
«Как говорил Сент-Экзюпери, для Литтольфа было бы катастрофой умереть дома, в своей кровати. Когда спустя пятнадцать лет после войны в русском лесу были найдены его останки и доставлены во Францию рейсовым самолетом Аэрофлота, мы, с десяток ветеранов полка, пришли его встретить в Бурже. Мы были глубоко взволнованы и в то же время чувствовали, что сам он, Литтольф, иной судьбы себе бы не пожелал…»
Сама история возложила на эти 108 человек ответственную миссию первыми пройти по тропе франко-советского союза. Выбрав движение де Голля «Свободная Франция», они тем самым становились военнообязанными ее постепенно возрождавшихся вооруженных сил. Но — важно помнить — в Россию они ехали и находились там на положении добровольцев. Каждый в любую минуту вправе был покинуть полк, а значит, и страну — однако, если и покидали, то только на носилках. Хотели они того или нет, поодиночке или коллективно, но они действительно стали «чрезвычайным и полномочным послом Франции в СССР» — не зря полк в годы войны так и называли. С обеих сторон.
Да, в России им выпало представлять свой народ, его отвагу и дружелюбие, открытый и честный характер.
Но вот первые двадцать летчиков возвращаются во Францию, и… Представляли ли они себе, какой они ее найдут?
Зато они, конечно, хорошо помнили, какой покинули ее.
1 сентября 1939 года германские войска взломали польскую границу и быстрым маршем, на танках и мотоциклетках, топча и рассеивая полки драгун, вышли к Неману. Два дня думали французское и английское правительства. Связанные с Польшей договорами о взаимопомощи, они обязаны были ей помочь и направили Гитлеру сердитые ультиматумы с требованием повернуть назад, не то и они вступят в войну.
Но Гитлер ломился вперед — в сторону СССР. Наступило воскресенье 3 сентября. В одиннадцать часов утра истек английский ультиматум, а в семнадцать французский. Началась та самая «странная война», которую, по выражению Антуана де Сент-Экзюпери, французы «наблюдали с балкона». Восемь с половиной месяцев французские и германские войска стояли на границах друг против друга, не стреляя, не воюя, мирно стирая в Рейне белье.
За это время французская пресса успела разжаловать Германию во «врага № 2». В парламенте, особенно по настоянию группы бывшего премьера Пьера Лаваля, бесконечно дебатировался вопрос о заключении мира с Германией и объявлении войны СССР. Так продолжалось до мая, когда гитлеровские войска неожиданно через Бельгию устремились во Францию, прорвали фронт и нацелились на Париж. Шли тяжелые воздушные бои, в то время как сухопутная армия в беспорядке отступала. Эскадрилья 2/33, в которой служил де Сент-Экзюпери, за две недели потеряла 17 экипажей из 23. Франция стояла на краю катастрофы.
16 мая по его настоянию де Сент-Экзюпери был принят премьер-министром Полем Рейно.
— Я прошу вас немедленно послать меня в США. В этой войне без авиации, без мощного авиационного заслона, поражение неминуемо. Меня хорошо знают в Америке как писателя и летчика. Я добьюсь у Рузвельта самолетов для Франции, а летчики у нас, слава богу, есть.
Премьер слушал его с улыбкой, впрочем, доброй. Вы хороший пилот, Сент-Экс, и превосходный сочинитель! Но дипломатия, дипломатия… все-таки это дело профессиональных политиков, тут столько тонкостей, мой милый друг…
Поль Рейно направил в США специального дипломата, но миссия его была обречена на провал уже хотя бы потому, что большинство членов французского парламента самым желательным союзником Франции видели… Рейх. Уже даже не стеснялись говорить вслух и печатать в прессе: Франкрейх, то есть Франция, но по фашистскому образцу.
Июнь. В панике бежавшее из Парижа правительство «ночует» в Туре. В хвосте его следует и бывший премьер Пьер Лаваль, точно чуя, что звезде его суждено вот-вот взойти снова. «Я всегда стоял за соглашение с Германией и Италией, — рассуждает он в кафе перед министерскими чиновниками и случайной публикой. — Эта безумная пробританская политика и авансы, которые мы делали Советской России, погубили Францию. Если бы послушались моего совета, Франция теперь была бы счастливой страной, наслаждающейся благами мира»… Эта сцена, по свидетельству французского журналиста Андре Симона, имела следующее продолжение:
