«Его перебил пожилой человек в сером костюме. «Господин Лаваль?» — спросил он и, прежде чем Лаваль успел ответить, дал ему пощечину. Воспользовавшись переполохом, старик скрылся в толпе. Впоследствии я узнал, что его сын, летчик, погиб в бою».
Не была ли эта пощечина, на пять лет опередившая приговор французского суда Пьеру Лавалю — он вынес ему высшую меру наказания, — не была ли эта пощечина первым действием Сопротивления? Как могла страна, располагавшая мощной промышленностью, более чем пятимиллионной армией, проиграть военную кампанию всего за 38 дней? Дрожжи капитулянтства уже давно подошли в подкупленной германскими капиталами печати, вскружили головы политикам, стратегам, финансистам такой, казалось, достижимой и близкой возможностью — толкнуть Гитлера на Восток. Ради этого правительство Эдуарда Даладье подписало соглашение с ним в Мюнхене, а правительство, Поля Рейно уже в ходе «странной войны» поручило главнокомандующему вооруженными силами Франции генералу Максиму Вейгану разработать план нападения на СССР с кавказско-каспийского плацдарма. Операция была намечена на лето 1940 года. Основная, ударная роль в ней отводилась авиации…
Немцы уже шли на Париж, когда Рейно спешно вызвал из Мадрида французского посла Филиппа Петена и назначил его своим заместителем.
Престарелый маршал поклонялся Гитлеру и был им за это высоко ценим. Маршалу шел восемьдесят пятый год. Он носил симпатичные французские усы, взгляд его голубых глаз одновременно выдавал натуру и «сурового солдата», и «доброго отца». К тому же с первой мировой войны за ним тянулась слава «героя Вердена». При ближайшем внимании историков оказалось, что это легенда, ее долгие годы создавала прогерманская «пятая колонна» во Франции. Человек, в чьей учетной карточке личного состава еще в пятьдесят девять лет — а столько было полковнику Петену в 1914 году — значилось: «Выше бригадного генерала не продвигать», по игре прихотливого случая через три года оказался во главе французской армии. Он проиграл одно за другим все начатые сражения и не успел сдать только Вердена, провел показательные расстрелы во взбунтовавшихся полках и наверняка кончил бы сдачей Франции врагу, если бы вовремя не был заменен маршалом Фердинандом Фошем. В тот же Компьенский лес, в старый вагончик, где 11 ноября 1918 года Фош принял капитуляцию кайзеровской Германии, теперь лично пожаловал Гитлер, чтобы поверженная Франция покаянно склонилась перед ним.
Это было 22 июня 1940 года. Ровно через год ефрейторский сапог шагнет туда, куда его так долго подталкивали и подбивали, — на восток, на СССР.
Разлад «высших государственных интересов» и действительных интересов большинства французов — граждан и нации — возник не вдруг. Он шел по нарастающей еще с июня 1933 года, когда с перерывом в один день Гитлер и Даладье вышли на европейскую политическую сцену. Он диктовался «200 семействами» Франции, имевшими право решающего голоса на общих заседаниях Французского банка. Одно из расследований, предпринятых правительством Народного фронта, показало, что «банк управляет Францией через головы избранных народом представителей», что его пятнадцать всемогущих регентов и акционеры-родственники «200 семейств» все больше объединяют свои капиталы с капиталами рейха, финансируют «пятую колонну», науськивая ее на коммунистов, на рабочих.
Вишизм свалился на Францию? Нет! Он к ней подкрался. Не в силах сам сломить демократическое движение в стране, он ждал часа, предсказанного в гитлеровской «Майн кампф»:
«До тех пор пока вечный конфликт между Германией и Францией будет разрешаться нами только в форме обороны, он никогда на деле разрешен не будет… Нужно понять, что мы должны, наконец, собрать все свои силы для активной борьбы с Францией, для последнего решительного боя».
Гитлер выражался ясно: Францию нужно уничтожить. Послушное рейху вишистское псевдогосударство и было первым этапом осуществления этой идеи.
Почему, однако, фюрер сначала оккупировал лишь две трети Франции, а ее южной части с центром в Виши позволил иметь даже свои призрачные конституционные институты? Потому что Франция была колониальной империей. Расчет был удержать для себя с помощью «центрального правительства» французские колонии и флот. И когда в североафриканских колониях Франции в ноябре 1942 года — операция «Торч» — высадятся англо-американские войска, для Гитлера это моментально станет поводом перешагнуть через «барьер». С этого часа вся Франция стала Франкрейхом.
Сент-Экзюпери был прав, сказав про Альберта Литтольфа, что для него было бы катастрофой умереть дома, в постели. В майских и июньских боях над Францией он сбил шесть вражеских самолетов. 18 июня по радио он услышал обращение генерала де Голля к французам, призвавшего мобилизоваться на борьбу с врагом. Еще несколько дней он подождал, что будет дальше. 22 июня, услышав о перемирии в Компьенском лесу и приказе Петена сложить оружие, он немедленно завел свой «Девуатин-520» и на последних каплях бензина дотянул до английского берега — от Тулузы! В октябре он случайно услышал по радио интереснейшую новость о себе. Таким счастливым своего друга капитан де Панж не видел ни до ни после:
— А?! Ты слышал?! Вот это да! Меня! Литтольфа! К смертной казни! Ура-а-а!
Потом он помчался «встречать» гитлеровцев в Грецию, потом полетел в Ливию и сбил еще четыре самолета. Потом он узнал, что формируется эскадрилья «Нормандия» специально для отправки на восточный фронт, в Россию. Капитан был тут как тут, а вместе с ним и верный де Панж, будущий летописец «Нормандии».
Когда это было? Как?
Указ Президиума Верховного Совета СССР от 12 мая 1978 года о награждении орденом Дружбы народов… «за активную работу по укреплению дружественных связей между народами Франции и Советского Союза и в связи с 80-летием…» явился для меня поводом попросить аудиенцию у армейского генерала авиации Марсиаля Валена.
Вален принял меня в штабе военно-воздушных сил Франции: он оставался на действительной службе без ограничения возраста. Шел уже шестьдесят первый год его непрерывной воинской службы, из них первый десяток он отдал… кавалерии. Советский орден Дружбы народов был его пятьдесят второй наградой.
— Мой генерал, — сказал я по всей формуле французского устава, — вы один из тех, кто создал эскадрилью «Нормандия». Как родилась эта идея?
— Долгий это рассказ… Когда Францию растоптали фашисты, меня на родине не было. Я находился во французской военной миссии в Бразилии. Правительство Петена телеграфировало мне оставаться на своем посту, так как, мол, этого «требуют интересы Франции». Я отстучал в ответ: «Предложения принять не могу. Я направляюсь туда, где велит мне быть мой долг».
