Рассказав историю пьесы Шоу, Иван Михайлович, немало смущаясь, обратился с просьбой и ко мне: нельзя ли прочесть «Дилемму доктора» и, быть может, заинтересовать ею «Иностранную литературу»? Я сказал, что беру рукопись в зеленом ледерине с собой, однако при одном условии: если вопрос о публикации «Дилеммы доктора» будет решен положительно, Иван Михайлович обещает написать предисловие, быть может воссоздав рассказ Шоу, относящийся к истории написания пьесы.
Майский обещал такое предисловие написать.
А между тем Н. Т. Федоренко, ставший редактором «Иностранной литературы», прочел пьесу Шоу и склонился к ее публикации. Просьбу о предисловии следовало реализовать, и я поехал в Мозжинку. Была осень, и большой участок мозжинского дома Майских был расцвечен цветами, но осени крупными и устойчиво яркими. Весть, которую и привез Майским, заметно воодушевила их — они ожидали, что решение должно было быть именно таким, но, когда оно состоялось, было воспринято как приятная неожиданность. Как многократно было прежде, был накрыт стол, и тут же тезисно сымпровизировано предисловие, при этом Иван Михайлович обратился памятью к письмам Шоу, адресованным Майским. Я и прежде знал, что в архиве Ивана Михайловича есть письма Шоу, но сейчас, когда они были помянуты, я решил попросить Ивана Михайловича показать мне их.
Признаться, получив согласие, я должен был подготовить себя к этому событию морально: в кои веки возникала возможность видеть подлинные письма Шоу? Допускаю, что это не письма-исповеди, но в них наверняка нашли отражение дела и дни великого драматурга, а заодно и хроника его контактов с советским послом и его семьей, а следовательно, и отношение к Советской стране, что при всех обстоятельствах важно. И вот все та же комната — светелка в городской квартире Майских на Советской площади, обставленная мебелью, рассчитанной на миниатюрных японцев и инкрустированной с чисто японским изяществом многоцветным камнем, и на столе стопка конвертов.
Письма Шоу — это в конечном счете календарь отношений драматурга с послом, и, как каждый календарь такого рода, он в меру событиен, в меру личен. По словам Ивана Михайловича, к первой поездке Шоу в СССР был причастен и он, бывший тогда советником посольства. Как вспоминает Иван Михайлович, его запись беседы с Шоу, в которой были перечислены пожелания писателя в связи с поездкой, дала свои результаты. Отправляясь в СССР, Шоу дал понять, с кем бы хотел встретиться, с кем беседовать, — пожелание драматурга было исполнено... Москва готовилась к Первому съезду писателей, и Майский, вновь в качестве посла, направил приглашение Шоу посетить советскую столицу. Весьма вероятно, что поездка в Москву не входила в планы Шоу, да и здоровье писателя, которому шел семьдесят девятый год, было не тем, но Шоу, верный себе, мотивировал свой отказ иными причинами, и это отразило его письмо послу. Во главу угла Шоу поставил вопрос о нетерпимом характере писателей вообще, даже характере склочном. Нет, Шоу не имел в виду писателей какой-либо одной страны, он говорил о натуре литератора, как она сложилась, так сказать, исторически. По этой причине он ставил под сомнение саму идею съезда.
А между тем отношения между писателем к послом развивались своим порядком — в том случае, когда не удавалось увидеть новую пьесу Шоу на сцене, посол просил прислать ее в рукописи, и обязательный Шоу, как правило, тут же выполнял просьбу посла. Как отмечал Майский, где-то в самом начале тридцать пятого Шоу прислал ему своего «Простака с нежданных берегов» — пьеса зло бичевала лицемерие тех, кто обжил английские коридоры власти. Обычно новая пьеса, прочитанная послом, сообщала свой смысл очередной беседе с драматургом. Так было и в этот раз. «Разве Британская империя не пережила себя? — спросил писатель и заметил, не тая возмущения: — В своем «Простаке» я указываю наиболее благородный и безболезненный способ ликвидации империи: Англия объявляет, что выходит из ее состава!..»
Не исключено, что этот диалог подготовил новую просьбу посла: газеты сообщили о постановке в Вене «Миллионерши», и он дал понять драматургу, что хотел бы ее прочесть.
«Книга еще не готова, — писал Шоу. — Все, что я могу сейчас послать Вам, — это первую корректуру... Прочитайте и затем бросьте ее в огонь. Когда выйдет весь том целиком, состоящий из трех пьес, Вы увидите, что в нем находятся два предисловия, оба относящиеся к России. Д. Бернард Шоу».
Надо отдать должное Шоу, его внимание к отношениям с советским послом объяснялось интересом к «великому советскому эксперименту». У истоков этого интереса, как можно предположить, было послание Шоу Ленину, начертанное на титуле английского издания книги драматурга «Назад к Мафусаилу» и гласящее: «Ленину, который один среди государственных деятелей Европы обладает дарованиями, характером и знаниями, необходимыми человеку на столь ответственном посту. От Бернарда Шоу. 16 июня 1921 года». Не было крупного события в нашей истории, на которое бы драматург не отозвался. Одно из писем было своеобразным откликом писателя на проект нашей Конституции. Ну, разумеется, письмо Шоу было выдержано в свойственном писателю стиле и не лишено парадоксов — некоторые из замечаний Шоу казались неожиданными и были определены не столько стремлением обратиться к сути документа, сколько духом противоречия, который жил в Шоу.
Имея в виду статью, в которой говорится, что равенство всех граждан СССР является непреложным законом, Шоу неожиданно возразил: «В политике не может быть непреложных законов. СССР не должен цепляться за догмы». Вряд ли тут было уместно говорить о догмах — в самом деле, статья, которая, казалось бы, должна была встретить сочувственное отношение Шоу, ибо определяла демократическое, а следовательно, глубоко гуманное существо нашей Конституции, вызывала возражение Шоу — в системе его мышления, построенного на противоречиях, нередко возникающих внезапно, логика подчас отсутствовала.
Другая статья, гарантирующая равное право выбирать и быть избранными для всех граждан СССР не моложе восемнадцати лет, также явилась поводом для иного мнения на том основании, что деятельность депутата требует специальной подготовки и не может быть доверена, как можно понять Шоу, человеку, начинающему самостоятельный путь в жизни.
«Положение, что депутат но нуждается в определенной подготовке для общественной работы, но имеет значения в капиталистическом обществе... ибо целью его является предупреждение всякого государственного вмешательства в область частного предпринимательства, однако в коммунистическом управлении неподготовленный депутат может принести большой вред...» В ответ на то, что все, кто становятся депутатами, проходят немалую школу профессиональной и общественной деятельности, что само по себе несомо, Шоу замечал, что выдвижению в депутаты должны предшествовать своеобразные экзамены на зрелость, разумеется, не академические, но все-таки экзамены.
Ну конечно же со многим, что говорил Шоу, тут можно и не согласиться, но это, пожалуй, было и не самым главным. Более существенным было желание писателя отозваться на насущные проблемы СССР и помочь своим советом. Именно это свидетельствовало, что в лице Шоу мы видели доброжелателя. Наверно, было немного случаев в те годы, когда бы иностранец так близко принимал к сердцу дела Советской страны.
Но для отношений, сложившихся между писателем и советской стороной, которую в данном случае представлял посол, было характерно и иное: внимание к Шоу, к его житью-бытью, к его житейским бедам и недугам. Да, и к недугам. Старость подобралась и к Шоу, все чаще он занемогал.
— Я страшно встревожен: мои современники по XIX столетию уходят с такой быстротой, что мне становится стыдно моего долголетия, — говорил он Ивану Михайловичу. — Мне кажется, что молодежь с укоризной смотрит на нас, детей прошлого века, и думает: чего вы еще задерживаетесь?.. Пора, пора нам, реликвиям старины, исчезнуть!..
Вести о том, что старику неможется, подтверждались и друзьями Шоу. Беатрис Вебб переслала Майским письмо Шоу, в котором он достаточно откровенно писал о своих хворях: «Два патолога, которых Шарлотта обрушила на меня, поставили диагноз: анемия... Истина заключается в том, что я устал, как собака, и после того, как я окончил пьесу... послал к черту все, кроме отдыха... Моя голова в порядке, однако вся моя еще остающаяся энергия сосредоточена на том, чтобы ничего не делать...».
На письмо посла с выражением участия пришел ответ от Шарлотты Шоу на имя А. А. Майской. Вот это письмо:
«Д. Б. Ш. был сильно тронут любезным письмом Вашего мужа, спасибо Вам и ему за сочувствие! Да, мы пережили тяжелое время — были моменты, когда Д. Б. Ш. сильно болел и находился в большой опасности, но, к счастью, было найдено хорошее лекарство, и сейчас он фактически опять здоров. Это настоящее чудо! Он снова чувствует себя самим собой с той лишь оговоркой, что ему — увы! — уже восемьдесят два года...»
