– Августус. – Флёр поднимается и целует его в обе щеки. – Как ты?
– Флёр, – говорит он и целует ее в ответ. – Ты выглядишь очень… как бы это сказать… очень ярко, вот как, моя дорогая. В толпе тебе ни за что не затеряться!
На Флёр сегодня платье, которое на прошлой неделе ей подарил чей-то стилист в благодарность за помощь. Верхняя часть – вишнево-красная, а нижняя – оранжевая.
Ну вот, началось.
– Значит, ты боишься, что нас увидят, – говорит она Августусу.
– Было бы очень некстати, если бы это случилось. Сесилия сейчас не в лучшей форме.
Флёр следит за его взглядом и осматривает просторное помещение. За одним из столиков журналистка с сумкой “Малберри” и старомодным кассетным диктофоном берет интервью у какой-то девушки, а больше вокруг никого нет. Входная дверь – в дальнем конце зала, а за ней – фойе отеля и бар. Сюда никто не заходит – хотя, по правде сказать, конечно, заходят. Когда Флёр была здесь в прошлый раз, напротив сидел один знаменитый человек, который играл в карты с мальчиком лет десяти. Флёр решила, что мальчик – его сын, а крупная темнокожая женщина, сидевшая рядом, – жена, но потом выяснилось, что женщина – сотрудница благотворительной организации, а у мальчика неизлечимая болезнь. Знаменитый человек выдал женщине чек на десять тысяч фунтов и переписал себе в блокнот речь, которую она за него сочинила, а Флёр все это время сидела напротив и составляла ежедневный комплекс упражнений для бывшей жены рэппера по имени Зона. Но, поскольку знаменитостям нет дела до других людей, можно в общем-то…
– Думаю, мое платье нам не повредит, – сказала Флёр. – Но, если тебе здесь неуютно, можно пойти куда-нибудь еще. Правда, в “Блэкс” нельзя, там Клем, а больше я ничего поблизости и не знаю. Наверное, нам вообще не следовало…
Флёр встает. Раньше она никогда так не разговаривала с Августусом, а теперь – разговаривает. Ей кажется, что их отношения – это тупик, из которого она уже миллион лет не может выбраться.
– Не говори ерунды. Прости, дорогая, ты же знаешь, я всегда переживаю. И за тебя тоже. Да и Сесилия, как я уже сказал, сейчас не… В общем, ладно, сядь, пожалуйста. Давай закажем чаю.
Флёр вздыхает, садится и делает еще несколько дополнительных выдохов. Потом смотрит в меню. Меню – прекрасно. Здесь все прекрасно, поэтому она сюда и приходит. Будь она одна, она бы заказала, наверное, настоящий английский чай – с закусками, пирожками и топлеными сливками. Но Августус не поймет, если она закажет все это и потом заберет две трети домой, чтобы кормить птиц, поэтому Флёр выбирает фруктовую тарелку и thé pétales[20]. Ах да, и еще несколько разноцветных миндальных пирожных – по крайней мере два она припрячет, чтобы отнести домой Робину, – очень уж тот их любит. Августус заказывает фруктовый пирог, чай “Английский завтрак” и большой бокал бордо. Он неодобрительно хмурит лоб, глядя, как Флёр достает свою миниатюрную баночку с розовой гималайской солью и особые травы, которые она добавляет буквально во все.
– Ну как ты? – спрашивает он наконец.
– Грустно. Очень. Конечно, это не было неожиданностью. Она так тяжело болела. Я продолжаю работать, но все теперь кажется совсем другим. А ты как?
– Все то же самое.
У Августуса всегда “все то же самое” – что бы это ни значило. Флёр ждет, что он скажет что-нибудь об Олеандре, но он молчит. Конечно, он ничего не скажет. Флёр вообще не знает, зачем они с Беатрикс собираются приехать на похороны, они ведь с Олеандрой и словом не перемолвились с 1989 года. Может быть, он надеется получить в наследство “Дом Намасте”? Но это полная ерунда, потому что… Она закрывает глаза и снова открывает. Видит сначала ладанное дерево, а потом отчего-то – подушки в наволочках, которые сшили они с Кетки.
Августус снова хмурится. Трет глаза.
– Что с тобой? – спрашивает Флёр.
– Да так, – он умолкает, и по лицу пробегает тень улыбки. – Все сразу. Как обычно.
Сколько лет должно пройти, чтобы ты перестал тосковать по своей первой жене, по сестре и по двум ближайшим подругам, которые пропали без вести где-то в Индии или на островах Тихого океана, оставив тебя дома с приступом малярии? Явно больше, чем успело пройти в жизни Августуса.
– Ну… Держись, пожалуйста.
– Да-да, конечно. Не волнуйся. Как твой сад?
Похоже, он и в самом деле не скажет больше ни слова об Олеандре.
– В порядке. Местами слегка поредел. Маки уже всходят. Кстати, на этот раз я не забыла захватить семена для тебя.
Флёр достает из сумки коричневый конвертик.
– От самого лучшего цветка. Темно-бордового. Поверить не могу, что пустила его на семена. Но, с другой стороны…
– Спасибо, дорогая. Твои я пришлю по почте. Мы все время забываем.
– Да, забываем.
– Наверное, это оттого, что мы слишком заняты.
– Наверное, – улыбается Флёр.
Когда приносят чай и Августус берется за вилку, Флёр замечает, что руки у него дрожат. Он начал выращивать опиум для Сесилии после ее нервного срыва, но теперь сам принимает намного больше, чем когда-либо принимала его жена. И намного больше, чем принимает Флёр. Он говорит, это облегчает приступы малярии, но где это видано, чтобы опиумом лечили малярию? В этой стране такая идея в последний раз приходила людям в голову в шестнадцатом веке. Но, как ни крути, опиум – это то, что их объединяет. И дает повод выбирать друг другу красивые открытки и отправлять с ними семена. Правда, Флёр нельзя подписываться в открытках собственным именем.
– Значит, теперь такая мода? – спрашивает Августус, продолжая разглядывать ее платье. – Надо будет рассказать Сесилии.
Флёр вспоминается история о двух монахах, давших обет безбрачия: как-то раз они оказываются на затопленном отрезке дороги, и один из них помогает красивой женщине – переносит ее через поток воды. Второй не может поверить в то, что первый позволил себе такую вольность, и на протяжении нескольких миль сердито молчит. Наконец он все-таки решает разобраться в произошедшем и спрашивает у друга, почему тот так поступил. И друг его отвечает: “Брат мой, я-то опустил ее обратно на землю уже несколько миль назад, а вот ты, я смотрю, все продолжаешь ее нести”.
– К лету мода изменится, – говорит Флёр. – Так что не утруждай себя.
Вообще-то не к лету. Если верить стилисту Скай Тернер, этот цвет останется фаворитом и в коллекциях осень-зима, а может, даже и весна-лето 2012-го, хотя в воздухе витает дух шестидесятых, и стилист полагает, что это может отразиться на модных тенденциях. Возможно, вернется юбка-карандаш. Флёр узнала обо всем этом, когда ждала, пока Скай появится из большой ванной комнаты – их там две – своего гостиничного номера. По номеру были разбросаны сумочки, тысяч на тридцать фунтов, и все их прислали Скай совершенно бесплатно за одно только сегодняшнее утро. Она не захотела оставлять сумки себе, поскольку на одной из них красовался лейбл с именем знаменитости, более прославленной, чем она сама. Стилист положила глаз на сумочку цвета лайма, а для Флёр приметила желтую. Флёр отказалась. Когда крутишься среди индуистов, как-то неловко иметь вещи из натуральной кожи.
– Вы что, с ума сошли? – удивилась стилист. – Возьмите и продайте на eBay!
Но Флёр не захотелось с этим возиться. Правда, можно было взять ее для Брионии. Главное сейчас – сменить тему и не дать Августусу продолжить этот неловкий разговор. Сесилия, очевидно, сама разберется, как одеваться. Флёр представляет себе, как посреди ночи Сесилия до седьмого пота вкалывает в саду, одетая в белую ночную рубашку, или отправляется на прием к врачу в льняных брюках, мешком висящих на заднице, или же надевает серые асимметричные платья, которые старят ее лет на двадцать. Флёр обо всем этом рассказывает Клем, которой, наверное, не по себе оттого, что мачеха старше ее всего на пять лет и к тому же едва может сама передвигаться, и приходится постоянно ее жалеть.
– Правда, нет смысла гнаться за модой.
– Ну тебе-то это, похоже, удается.
– Вовсе нет. Я ношу то, что подкинет чужой стилист или кто-нибудь ненароком забудет в доме. Поверь, постоянное общение со знаменитостями кого угодно отвратит от моды.
– Как идут дела в “Намасте”?
– Хорошо. Просто превосходно. Но кто знает, как все повернется теперь, когда…
– То есть дом приносит достаточно денег?
– Да, конечно. По крайней мере, пока. Без Олеандры мне приходится проводить намного больше индивидуальных занятий – психотерапия, йога и к тому же…
И к тому же я помогаю Пророку паковать его посылки, с тех пор как у него не работает одна рука.
И еще поливаю растения в комнате над оранжереей – в той, куда никто никогда не заходит.
Если бы Вселенной это не было нужно, она не распорядилась бы именно так и ее мать не отправилась бы в путешествие, в котором ей встретились Затерянные люди, и, вероятно, не превратилась бы сама в такого же затерянного человека. Хотя в определенном смысле мать всегда была потерянной, из-за этого все и началось. Флёр не знает, куда Пророк отсылает свои пакеты, он избавил ее от этих подробностей. Но она с удовольствием кладет на счет “Дома Намасте” выручку от посылок. Вот только хватит ли денег? Ведь, если “Дом” будет продан, тогда…
