Вода светится уже не так, как при восходе солнца, – а может, я просто привыкла к яркому свету. Ощущение такое, что в море вообще ничего нет, никакой жизни. Даже медуз не видно, не говоря уже о рыбах.
Плыть стало проще, море волнуется слабее, чем у побережья: там волны были высокие, и приходилось под них подныривать, чтобы не сбиваться с ритма. А тут, в открытом море, ритм становится плавным, волны приходят и уходят, не торопясь, они медленно нас поднимают и опускают и катятся дальше. Иногда кажется, будто не плывешь, а паришь над бездной.
Глубокая пустота пугает.
Что, если провалишься в нее и не за что будет ухватиться? Перестанешь плыть и просто пойдешь вниз, ко дну. Но ничего сделать не сможешь.
Думай о чем-нибудь другом!
Ты в бассейне!
Вот Ульрих. Стоит на бортике, смотрит на тебя сверху вниз, потом на часы.
Вид у него недовольный: ты плывешь слишком медленно.
На стене – оранжевый спасательный круг.
Вот-вот надо будет развернуться. Об этом предупреждает большая черная «Т» на дне.
Раз, два – хоп! А теперь быстрее!
Ульрих идет по бортику, задает скорость. Нужно держаться вровень с ним. Все, что от меня требуется, – это плыть. Ульрих идет слишком быстро, свистит в свисток переливчатой трелью, задавая темп гребков.
Потом поднимает секундомер. Значит, я плыву слишком медленно.
Все, что надо, – просто плыть.
Ульрих будет разочарован, если я не продержусь. Тридцать гребков на пятьдесят метров. И руку всегда доводить до конца.
Гребок – перенос руки. Гребок – перенос… Вспомни какое-нибудь стихотворение, это тебя отвлечет.
Далее, далее к западу!
Должен там берег явиться…[21]
Нет, про Колумба не надо. Лучше такое, где нет океана, моря и вообще воды.
И грозный зверь
С огромной головою,
Косматый лев
Выходит.
Гребок – перенос.
Пошевелил густою гривой,
И потянулся, и зевнул[22].
Одно стихотворение за другим – все, что придут в голову.
Так можно проплыть еще пару километров.
А стихи наведут на мысли, которые тебя тоже отвлекут.
Главное – не думать о воде.
Это нелегко – концентрироваться на стихах и одновременно плыть.
У каждого стихотворения свой ритм, и его надо приноровить к движениям рук и ног, не замедляя их и не ускоряя. Одни стихи больше подходят для брасса, другие – для кроля.
Шиллеровский «Пловец», например, – исключительно и только для брасса, при кроле я постоянно сбиваюсь и путаюсь в строчках.
И проговаривать строфы даже про себя нужно до конца – просто держать их в голове недостаточно.
Но, когда плывешь, мысли, как назло, тоже плывут, удержать их почти невозможно, приходится изо всех сил сосредотачиваться на каждой строчке.
Как на уроке немецкого у фрау Крёгер.
Она часто заменяла в нашем классе вечно болеющего Беренса и нравилась мне больше других учителей. А в восьмом классе она пришла к нам в первый же школьный день и сказала, что немецкий теперь будет вести она. Мальчишки сразу заерзали и сдержанно зашушукались: ну конечно, смотреть на симпатичную училку гораздо приятнее, чем на старика Беренса.
* * *
– Сегодня наш первый урок в этом школьном году. Давайте для начала просто почитаем.
Фрау Крёгер положила на стол «Илиаду» и взяла в руки классный журнал.
Провела пальцем по списку имен, взглянула на нас поверх очков.
– Где у нас Йенс Блум?
Послышалось хихиканье. Все предвкушали бесплатное представление с саксонцем в главной роли.
Сакси как примерный ученик поднял руку.
– Иди к доске и почитай нам.
Сакси встал.
– Да я вслу-у-ух пло-о-о-охо чита-а-аю!
Он поплелся к доске, техасы привычно поползли вниз.
– Опять из него саксонскость поперла, – заметил Андреас.
– Все каникулы в вонючей провинции, не кот начхал, – подал голос Ронни.
– Са-а-ами вы воню-ю-ючие, головы рыбные! – огрызнулся Сакси.
– Тишина в классе! – Фрау Крёгер сняла очки.
Сакси сел за учительский стол и открыл книгу. Долго-долго листал ее в поисках нужного места.
– Красная закладка, – терпеливо подсказала фрау Крёгер.
Наконец Сакси нашел нужную страницу и растерянно на нее уставился.
– Тако-о-ое я читать не бу-у-уду.
– Попробуй хотя бы первые строчки.
Он наклонился над книгой и, тяжело вздыхая и запинаясь, начал читать:
Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына,
Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал:
Многие души могучие славных героев низринул
В мрачный Аид и самих распростер их в корысть плотоядным
Птицам окрестным и псам (совершалася Зевсова воля) …[23]
Кто-то опять хихикнул: с саксонским прононсом текст звучал совсем уж по-идиотски. Сакси поднял голову и беспомощно огляделся.
– Это-о-о чо-о-о?
Фрау Крёгер отвернулась к окну, так что нам не было видно ее лица. Плечи у нее подрагивали.
– Это Гомер… Читай, пожалуйста, дальше.
Сакси стал читать дальше, но все время сбивался и начинал сначала. Вскоре никто уже ничегошеньки не понимал. Стало ужасно скучно.
Наконец фрау Крёгер над ним сжалилась.
– Спасибо, Йенс. Можешь сесть на место.
– Тако-о-ой чудно-о-ой текст, я ваще-е-е ничо не понял!
Сакси сокрушенно покачал головой.
– Ну что ж, читаем дальше. Смельчаки есть?
Андреас с силой ударил линейкой по столу и заявил:
– Ханна каждый день читает отцу вслух – он болен и все время лежит!
Я стукнула его кулаком по спине.
– Ой! – вскрикнул Андреас.
Фрау Крёгер строго на меня посмотрела.
– В чем дело, Ханна?
Уставившись в пол, я вышла к доске. Ни за что не стану рассказывать про папу перед всем классом, я уже ученая. В младших классах нам однажды задали написать сочинение «Мой лучший день на каникулах». Я написала про поездку в Гельсдорф, как мы с мамой переплывали Варно на пароме и навещали папу в больнице. После этого в классе только и разговоров было, что мой отец «в психушке». За сочинение я получила «отлично», но училка предупредила, что в следующий раз не надо писать о повседневности, лучше придумать «что-нибудь красивое и интересное».
По-моему, это чушь. Вот мой любимый Джек Лондон – он-то ничего не выдумывал, а писал только о том, что сам пережил.
Я села за учительский стол, взяла «Илиаду» и до конца урока читала вслух. Если честно, с Джеком Лондоном не сравнить!
Прозвенел звонок на большую перемену. Всех как ветром сдуло, а я замешкалась. И вдруг услышала:
– Вперед, заре навстречу! – громкий дедов голос.
Я бросилась к окну – дед стоял у забора, размахивая палкой.
– Едем в Барнсторфский парк[24]! На ярмарку! Качели, карусели, сладкая вата!
Я выскочила в коридор, но не успела сделать и двух шагов, как кто-то схватил меня за ранец. В нос ударил запах лаванды. Ясно: наша классная, фрау Тиль.
– Куда ты собралась, фройляйн?
– К дедушке.
– Этого еще не хватало!
Классная деда терпеть не может. В прошлом году он заявился на школьный «Базар солидарности с борющимся народом Никарагуа» и там увидел, как фрау Тиль съела подряд три куска пирога. С тех пор он зовет ее не иначе как «жрица».
Фрау Тиль затащила меня обратно в класс.
– Сиди здесь. И пусть тебе будет очень, очень стыдно!
Она вытащила из сумочки ключ и просто-напросто меня заперла. Я снова подбежала к окну и выглянула на улицу. Спрыгнуть не получится – слишком высоко.
– Меня заперли!
– Что?
Дед приложил руку к уху.
– Меня тут за-пер-ли! – крикнула я погромче.
– Что?
– Я не могу выйти!
Дед вскинул палку на плечо на манер винтовки и, печатая шаг, зашагал через школьный двор. Галстук и седые волосы развевались на ветру. Народ испуганно перед ним расступался.
– Желаю немедленно поговорить с директором сего учебного, с позволения сказать, заведения!
– Это невозможно, герр Кляйн. Ваша внучка обязана присутствовать на занятиях!
– Ба-а-а! Да это жрица собственной персоной!
Раздался звук, похожий на выстрел, – это дед стукнул по полу палкой.
– Я хочу видеть свою внучку!
У двери начал собираться народ. Многие хихикали.
– Так, все по классам! – скомандовала фрау Тиль. – Живо!
– Живехонько! – передразнил ее дед.
Кто-то громко взвизгнул – кажется, Мелани, любительница повизжать по любому поводу. Наверно, фрау Тиль, не слишком церемонясь, подтолкнула ее.
Дед снова стукнул палкой об пол.
– Вот, значит, как выглядит социалистическое воспитание! Ну просто душа не нарадуется! Сразу ГУЛАГ[25] вспоминается.
– Будьте любезны, замолчите наконец!
Я вздрогнула от ужаса, услышав этот голос: нет, только не это… Секретарь парторганизации нашей школы Карлова! У нее есть привычка бесцеремонно заходить в классы и, прерывая урок, обличать всех и вся: «гнилой» Запад, НАТО, американского президента Рональда Рейгана. От злости она заводится, багровеет и брызгает слюной. В нашем классе больше всего брызг обычно доставалось сидящей на передней парте Сабине. Но так ей и надо, ябеде.
