– А этот анекдот знаете уже? Почему граждане ГДР не могли произойти от обезьяны?
– Ну и почему?
– Так это и ежу ясно! Какая ж обезьяна сможет продержаться на двух бананах в год?
Вдруг закряхтел громкоговоритель школьного радио на стене. Раздался голос директора:
– Раз-раз-раз!
Наш биолог, герр Парек, опустил мел и недоуменно обернулся.
– Ну что еще такое?
– Господь с небес воззвал, – объяснил Андреас. Все засмеялись.
– Раз-раз. Ханне Кляйн явиться к директору. Срочно.
Парек указал мелом на дверь.
– Ну, иди тогда, да побыстрей.
Андреас поднял руку:
– Можно мне в туалет?
– Нет, нельзя.
– Но мне очень нужно!
– Не сейчас.
– Но если ему правда нужно! – встрял Сакси. – Что ж теперь, в штаны делать, что ли?
– Тишина! Выйти можно только Ханне. Не то под конец урока я тут один останусь, знаю я вас!
Он повернулся к доске и принялся подрисовывать шерсть австралопитеку.
По пустому коридору я дошла до кабинета директора. Там меня уже ждали: директор Шнайдер, парторг Карлова и наша классная в ядовито-желтом платье с жуткими цветочками.
– Та-а-ак, – сказал директор. – Ханна Кляйн. Мы хотим поговорить с тобой о твоем дедушке. Как ты относишься к его поведению?
Все уставились на меня, а я – на полузасохшее растение на подоконнике. Похоже, его давно уже никто не поливал.
– Отвечай, когда тебя спрашивают, – тявкнула парторг. – Сейчас же!
Я привычно вспомнила начало «Морского волка» – как всегда, когда хотела от чего-то отвлечься.
– Мы ждем, будущая комсомолка Кляйн!
Директор Шнайдер, приволакивая больную ногу, ходил туда-сюда по своему кабинету. Ортопедический ботинок глухо постукивал по линолеуму.
Парторг подошла ближе.
– Тебе, я надеюсь, известно, что наше государство дает право получить аттестат зрелости только самым достойным учащимся?
Еще ближе.
– Ты считаешь, что относишься к таковым?
Что сделал бы на моем месте Волк Ларсен[27]?
– Ты считаешь, что можешь претендовать на получение высшего образования за счет нашего социалистического государства?
Наверно, он бы просто всех убил. Или раздавил голой рукой сырую картофелину.
– Скажи что-нибудь, – сквозь зубы процедила фрау Тиль.
Карлова схватила меня за плечо.
– Ты считаешь, что достойна поступить в вуз, в то время как твой близкий родственник позволяет себе глумиться над принципами социалистического воспитания?
Она встряхнула меня.
– Отвечай же!
Пока наезжают на деда, лучше всего молчать. Ему они ничего сделать не смогут, он ведь уже на пенсии.
Директор сделал Карловой знак успокоиться. Она раздраженно уселась за директорский стол и схватила ручку, будто собиралась что-то записывать.
– Да открой же рот наконец! – выкрикнула фрау Тиль из своего угла.
Внезапно все стало совсем просто и понятно. Я подняла взгляд, посмотрела на синее небо в окне, а потом закрыла глаза:
– Не знаю, право, с чего начать, хотя иногда, в шутку, я сваливаю всю вину на Чарли Фэрасета. У него была дача в Милл-Вэлли, под сенью горы Тамальпайс, но он жил там только зимой, когда ему хотелось отдохнуть и почитать на досуге Ницше или Шопенгауэра.
В кабинете воцарилась мертвая тишина.
– С наступлением лета он предпочитал изнывать от жары и пыли в городе и работать не покладая рук. Не будь у меня привычки навещать его каждую субботу и оставаться до понедельника, мне не пришлось бы пересекать бухту Сан-Франциско в это памятное январское утро.
– Это что такое?
Я снова открыла глаза. Директор вопросительно посмотрел на фрау Тиль, та пожала плечами. Карлова с окаменевшим лицом вертела в руках серебряную ручку.
Я говорила и видела перед собой папу – как он лежит на кровати и счастливо улыбается, слушая любимого «Морского волка».
– Нельзя сказать, чтобы «Мартинес», на котором я плыл, был ненадежным судном; этот новый пароход совершал уже свой четвертый или пятый рейс на переправе между Саусалито и Сан-Франциско. Опасность таилась в густом тумане, окутавшем бухту, но я, ничего не смысля в мореходстве, и не догадывался об этом[28].
Парторг встала и быстро вышла из кабинета. Фрау Тиль даже не шевельнулась.
Директор скрестил руки на груди и отошел к окну.
– Что за балаган устроили… – пробормотал он. Чуть повернув голову, но не глядя на меня, сказал: – Можешь идти. Заседание окончено.
С огромным облегчением я распахнула дверь, выбежала в коридор и чуть не врезалась во фрау Крёгер.
– Ну, ну, спокойней!
Она взяла меня за плечо и пристально взглянула в глаза.
– Все в порядке? От директора только что выскочила парторг. Это она из-за тебя так разъярилась?
Тяжело ступая, в коридор вышла фрау Тиль.
– Тебе должно быть стыдно, Ханна! Это не останется без последствий! Стыдно должно быть тебе, просто стыдно!
И, пыхтя, она зашагала по лестнице вниз.
– Странно все-таки… – тихо сказал фрау Крёгер, смотря вслед коллеге.
– Что странно?
– Ну, если бы меня спросили, у кого из учеников проблемы с поведением, я никогда бы не подумала о тебе.
Я не знала, что на это ответить, и только пожала плечами.
– Сильно тебя потрепали? – спросила фрау Крёгер.
– Да нет. Меня Джек Лондон спас.
– Неужели? – приподняла она бровь.
Я кивнула:
– От литературы все-таки есть хоть какой-то прок!
Учительница немецкого посмотрела на меня с упреком.
– Так я же вам про это на каждом уроке твержу!
Мы пошли к лестнице.
– Это все из-за деда. Он вел себя по-идиотски, а на мне решили отыграться.
Фрау Крёгер молчала. И вдруг послышался знакомый голос:
– Ага-а-а, так вот ты где!
– Опять двадцать пять, – вздохнула я. – Как же надоело…
– Поосторожней с ней, Ханна, – тихо предупредила фрау Крёгер.
К нам приближалась Карлова.
– Какое чу́дное представление мы сегодня увидели! Тебе бы в актрисы пойти.
Она сверлила меня глазами. Потом повернулась к фрау Крёгер.
– А вы что скажете, коллега? Вы ведь литературу преподаете. Как, годится Ханна Кляйн в актрисы?
– Возможно.
– А нам, возможно, следует подумать о допуске ее к экзаменам на аттестат зрелости, – сказала парторг. – Не будет ли это ошибкой?
– Стоит ли торопиться с выводами? – попыталась возразить фрау Крёгер. – Время пока терпит, до экзаменов еще три года.
Парторг пристально на нее посмотрела.
– Терпит?! Не хотите ли вы сказать, коллега, что и самой Ханне не стоит торопиться с выводами и задумываться о своем поведении? Вы так считаете?
– Н-нет, – пробормотала фрау Крёгер. – Я так не считаю.
Несколько секунд они молчали. Я не знала, куда смотреть. При взгляде на Карлову начинало тошнить.
– Ну ладно… – фрау Крёгер опять взяла меня за плечо и потянула в дальний конец коридора.
– У меня сейчас математика, – прошептала я. – Это в другую сторону.
– Тише, – шепнула она в ответ. – Сейчас главное – уйти отсюда.
На математику я, конечно, опоздала.
В классе было тихо, все усердно строчили в тетрадях. Фрау Бауэрмайстер показала на задание на доске: разложить многочлен на множители с помощью второй биномиальной формулы.
Я открыла тетрадь.
– Ваще не врубаюсь, совсем… – шепнул Сакси.
Я быстро все решила и дала ему списать.
Математичка спросила, кто уже готов, Сакси уверенно поднял руку. С гордым видом вышел к доске с тетрадкой и получил «отлично».
Едва он сел за парту, Андреас повернулся к нам.
– И как все прошло?
– Не так уж страшно. А фрау Крёгер защищала меня от Карловой.
– Да ну? – обрадовался Сакси. – Круто! Она классная! И не повторяет, как попугай, всю эту мутотень из газет и телевизора. Я давно заметил.
– Тишина в классе!
– Знаете, что мне наша соседка рассказала? – Сакси заговорщически подмигнул. – Человек, с которым фрау Крёгер была обручена, сидел в тюрьме. Потому что выступал против государства. Его выслали из ГДР, а от нее потребовали, чтоб она от него отреклась и разорвала помолвку.
– И что? – спросили мы с Андреасом хором.
– Что – что?
– Переходим к третьей биномиальной формуле…
– Ну, что дальше было?
– В смысле?
– Андреас, Ханна и Йенс, будьте добры закончить ваш важный разговор!
– Отреклась она от него или нет, дубина?
Сакси испуганно вскинулся.
– Понятия не имею! И соседка тоже не знает.
– Да наверняка отреклась, – прошептал Андреас, – иначе бы ей ни в жизнь не разрешили работать в школе.
– Как грустно, – сказала я.
Сакси замотал головой.
– Да ну-у-у, теперь-то ее жених по ту сторону, гуляет себе по Кудамм, сколько влезет. И ему наверняка наплевать, что она тут за кого-то еще замуж вышла.
* * *
Рельсы, пушки на платформах,
Питьевой фонтанчик
У вокзала.
Пьет он жадными глотками,
В пыльной форме, грязных сапогах.
