И действительно, власть, о которой некогда мечтал Питер Шокли на заседании парламента Монфора, в правление Эдуарда III постепенно переходила из рук высокородных господ к людям родом пониже, к мелкопоместным дворянам и горожанам. В 1353 году они вынудили короля подписать Статут о стапельной торговле, в 1360-е годы – отменить ненавистный мальтот, дурную пошлину, а в 1376 году, незадолго до смерти короля, состоялось заседание так называемого Доброго парламента. Высшая знать и епископы собрались в Белой палате королевского дворца[31], а мелкопоместные дворяне и горожане – представители общин – совещались в восьмиугольном капитуле Вестминстерского аббатства, послужившем образцом для капитула Солсберийского собора, а потом направили высокородным господам свои требования: изгнать фаворитку коро ля Алису Перрерс, а также неугодных чиновников, в противном слу чае палата общин не утвердит новых налогов. Прежде подобные требования выдвигали только мятежные бароны, горожане на это не осмеливались. Как ни странно, требования палаты общин были исполнены.
Частые созывы парламента и, соответственно, усиление его влияния на управление страной объяснялись финансовыми нуждами ко роля. Выкупы, полученные за французских пленников, пополнили казну, но хватило этого ненадолго. К началу 1340-х годов Эдуарду III требовались значительные средства для ведения затянувшейся военной кампании. Он обратился за ссудами к флорентийским банкирам Барди и Перуцци, но затем отказался платить по своим обязательствам, что привело к краху одного из крупнейших торговых домов Италии. Деньги королю ссудили купцы-стапельщики, но и они едва избежали разорения. Эдуард постоянно искал новые источники доходов, пытался обложить налогами духовенство и лондонских торговцев или ввести таможенные пошлины, однако палата общин твердо настаивала на соблюдении принципа, провозглашенного еще Великой хартией вольностей, – «Нет налогов без представительства». Если в прошлом Питер Шокли мог только надеяться на то, что король прислушается к советам представителей торгового сословия, то теперь Эдвард Уилсон уверенно заявлял, что требования палаты общин будут выполнены.
Представители палаты общин предпочитали выбирать в суды графств местных жителей, положив начало институту мировых судей, и неприязненно относились к назначению чужестранцев на доходные церковные должности – бенефиции. «Вечно к нам из Авиньона присылают иноземцев, которые по-английски ни слова не разумеют, да и в собор не заглядывают», – ворчали жители Сарума. Теперь же их представители в палате общин заставили короля отдать эти должности англичанам. В 1362 году произошло знаменательное событие, о котором редко упоминают в учебниках истории: официальным языком судопроизводства стал не французский, а английский. Жильбер де Годфруа огорчился, однако его чувства мало кто разделял. Спустя двадцать лет на языке, весьма близком к современному английскому, были созданы такие шедевры мировой литературы, как «Видение о Петре Пахаре» Уильяма Ленгленда и «Кентерберийские рассказы» Джефри Чосера.
– Теперь мы хозяева Англии, – уверенно заявлял Эдвард Уилсон своим детям.
Слова эти не были пустой похвальбой – предприимчивый торговец прекрасно понимал, куда движется мир.
Однако события, произошедшие в Саруме в 1381 году, удивили даже дальновидного Эдварда Уилсона. Впрочем, он ухмылялся всякий раз, вспоминая, с чего все началось и какую роль в этом выпало играть ему самому.
Всеобщее негодование вызвал не кто иной, как сын Стивена Шокли, Мартин.
Стивен по праву гордился тем, что отправил сына учиться – нет, не богословию, а современным наукам и премудростям. Богатые землевладельцы и знатные господа обычно не стремились дать своим детям образование, а вот сыновья торговцев часто становились студентами английских университетов. Стивен послал сына в Оксфордский университет, но впоследствии очень об этом жалел.
Именно там, в Оксфорде, Мартин Шокли проникся учением Джона Уиклифа.
Джон Уиклиф, великий реформатор и предшественник протестантства, был скромным священником, жившим на доходы своих бенефициев. Он отличался скверным нравом и не терпел возражений, а потому всегда настаивал на своем.
Вопреки традиционным постулатам католичества Уиклиф был приверженцем философских взглядов о связи человека с Богом без посредничества Церкви, а потому его объявили еретиком. Он выработал свою теорию, согласно которой правом на владение землей и собственностью обладают лишь праведники, а люди неправедные такого права лишены. Разумеется, эта доктрина вызвала недовольство влас тей и духовенства, однако Уиклифа это не остановило. Он утверждал, что священникам и даже папе римскому негоже владеть собственностью, а в 1379 году стал отрицать таинство пресуществления, заявив, что евхаристия не обращает субстанцию хлеба и вина в тело и кровь Христовы. Более того, он требовал перевести Библию с латыни на английский язык, чтобы обеспечить возможность прямой связи человека с Богом.
Последователи Уиклифа, которых стали называть лоллардами, вульгаризировали его взгляды, считая, что духовенство следует упразднить за ненадобностью, и весьма спорно истолковывали переведенную Библию. Как ни странно, лолларды пользовались поддержкой знати. В то время многие дворяне были недовольны силой и властью священников – Римская церковь по-прежнему требовала десятину, а король и парламент хотели удержать эти деньги в казне. Уиклиф заклеймил папу римского Антихристом и утверждал, что король – наместник Господа на земле и ему должны подчиняться епископы, поэтому Джон Гонт, брат Эдуарда Черного принца и дядя короля Ричарда II, поддерживал непокорного схоласта, учение которого помогало бороться с церковниками.
Тем временем в Оксфорде шли ожесточенные философские дебаты. Мартин Шокли, идеалистически настроенный юноша, с восторгом внимал каждому слову Уиклифа.
Весна выдалась на удивление холодная. Однажды майским утром все семейство Шокли отправилось в собор к мессе отметить возвращение Мартина из Оксфорда.
Стивена, солидного мужчину средних лет, сопровождала жена Цецилия и пятеро детей, старшим из которых был двадцатилетний Мартин. Торговец, с гордостью глядя на сына, шепнул жене:
– Сейчас самое время его к делу приставить.
В холодном воздухе дыхание вырывалось изо рта клубами пара. В соборе собралось человек тридцать прихожан.
Священники в тяжелых облачениях, подбитых мехом, – в то время такие одежды носили только высокопоставленные клирики – начали службу.
Младшие дети с любопытством поглядывали на брата – стройного юношу с каштановыми волосами и ясными синими глазами. Домой он приехал поздним вечером, и родные ни о чем не успели его расспросить. Цецилию тревожила непривычная скованность сына, но Стивен ее успокоил:
– Говорят, учение нелегко дается. Все оксфордские студенты науками замучены. Ничего, вот отдохнет, будет мне помогать.
Служба окончилась, и священники двинулись к дверям собора. Прихожане почтительно склонили голову. Внезапно Мартин выступил в проход и во весь голос воскликнул:
– Воры и развратники, погрязшие в грехе! Ваши молитвы оскорбляют слух Господа!
Священники остановились и – вначале недоуменно, а потом с возмущением – уставились на Мартина.
– Преступники! – выкрикнул Мартин.
Цецилия испуганно взвизгнула, а Стивен кинулся к сыну и выволок его из храма.
На соборном подворье, у колокольни, Мартин пустился в пылкие объяснения.
Полчаса спустя, заперев сына в доме, Стивен объяснял возбужденным родственникам:
– Он речей Уиклифа наслушался.
Стивен Шокли был осведомлен о страстных проповедях в Оксфорде и о богословских трактатах Джона Уиклифа. По приказу герцога Ланкастера Уиклиф явился в парламент, где выступил с гневной речью, обличавшей Церковь, за что был предан суду прелатов; впрочем, заступничество высоких покровителей ненадолго спасло проповедника от дальнейших преследований.
– Боюсь, Мартин сглупил, поверив словам бунтовщика, – со вздохом признал Стивен.
– По-моему, бедняжку лихорадит, – вступилась за сына Цецилия.
– Ну так полечи его, отваром целебным напои, – посоветовал торговец, укоризненно качая головой. – Только боюсь, не миновать ему епископской темницы. Да и нам тоже не поздоровится.
На следующий день к Шокли явился тощий молодой священник по имени Портеорс.
– Настоятель собора и епископ Эргхем весьма обеспокоены поведением вашего сына, – заявил он. – Мне поручено выяснить, чем вызваны его нападки на клириков.
– Что ж, побеседуйте с ним, – хмуро произнес Стивен.
Последующий разговор привел торговца в еще большее уныние.
Юный Портеорс, на два года старше Мартина, был на ладонь выше и гораздо бледнее и без того бледного юноши. Дед его, алнажер ле Портьер, увез семейство из Солсбери во время чумы, но молодой человек, вернувшись, решил стать священником и взял фамилию Портеорс в честь троюродного деда, известного каноника Портеорса. Как и все его родственники, Портеорс отличался придирчивой дотошностью.
