Мое расположение к Симхе только усугубляло досаду господина Калмана. Он не мог перенести, что именно я, воплощение всех грехов, от которых он пытался уберечь своих детей, делю с ним любовь к младшему сыну. Меня ведь нанимали не любить Симху. В мои обязанности входило менять детям мокрые штанишки и водить их в парк, вот и все.
С госпожой Калман все было по-другому. Слушая вполне светские истории, которые я рассказывала Симхе, она не могла скрыть улыбки. Поглощенная готовкой, она стояла у кухонного стола, но черные глаза ее загорались, когда, посадив малыша на закорки, я с громким ржанием гарцевала по квартире. Нравилось ли ей следить за нашими забавами? Не чувствовала ли она себя уязвленной тем, что я отдаю предпочтение Симхе перед другими ее детьми, более красивыми и достойными восхищения? Или ей приятно было слышать, как хохочет Симха, забывая свою обычную, почти стариковскую серьезность, а моя преданность этому ребенку усиливала ее любовь к нему? Все еще держа меня на расстоянии, она щедро позволяла мне любить его, молча даруя право делать это так, как мне нравится. Между нами возникло взаимопонимание.
– Хая, – попросила она меня как-то раз, – ты не могла бы в четверг вечером присмотреть за детьми? Мы с мужем должны уйти и вернемся к одиннадцати. Можешь остаться после работы и поесть с нами, чтобы не бегать лишний раз домой.
Меня совершенно не радовала перспектива обеда в обществе ее мрачного супруга, но прельщала возможность подольше побыть с Симхой. В четверг вечером, когда Цивья и Эша заснули, мы сели за стол. Сердце мое от волнения колотилось где-то в горле под ледяным взглядом господина Калмана, фиксировавшим каждое мое движение.
Мы ели луковый суп. Через открытое окно снизу, из садиков, доносились шумные разговоры, но здесь слышен был лишь стук ложек Авром хихикнул.
– Что вы сегодня учили в школе? – спросил его отец.
– Мы читали Сто двадцатый псалом, – отвечал он. – «…не воздремлет Хранящий Израиля».
– Замечательно, – кивнул господин Калман с довольным видом.
– Конечно, – сказал Авром, – только если Предвечный и правда никогда не спит, почему тогда написано, что Он «почил в день седьмый»?
– На иврите глагол «почить» значит также – останавливаться, кончаться и прекращать. То есть на седьмой день Он прекратил работу Творения.
– И что Он делал после, когда прекратил работу? – продолжал допытываться Авром, пока его мать, поставив на стол большую миску салата с селедкой, нарезала хлеб.
– Насколько я знаю и в соответствии с Торой – Он ничего не делал.
– Значит, все же отдыхал?
– Возможно, но отдыхать не обязательно значит спать, – пояснил господин Калман. – Я теперь тоже отдыхаю. И тем не менее не сплю.
– Ты не отдыхаешь, – сказал Авром, – ты ешь.
– Разумеется, – отвечал его отец, теряя терпение, – и советую тебе делать то же самое.
Салат, в котором кусочки селедки были смешаны с картошкой и свеклой, ничем не отличался от того, что готовила моя мама. Я подмигнула Симхе, который сидел напротив. Господин Калман потянулся к хлебнице одновременно со мною, но я успела отдернуть руку.
– А ты, Дов? Что ты делал сегодня?
– Мы слушали рассказ. Учитель Сайдел рассказывал нам, как рабби Лёв сделал Голема, который защитил евреев в Праге от ненависти гоев. Я тоже хочу сделать Голема, для этого ничего не надо, кроме песка и воды.
– Это так только кажется, – отвечал ему отец. – Из песка с водой, во всяком случае, ничего не выйдет. Только испачкаешь одежду, а маме и без того хватает возни со стиркой.
– А если я буду осторожненько и не испачкаюсь?
Господин Калман рассмеялся:
– Человек не может сделать Голема. Может быть, в прежние времена кто-то и мог делать такие вещи, но знание это утрачено. – Не спеша он отправил в рот несколько ложек салата и продолжал: – По легенде, Голем рабби Лёва состоит из чистейшей горной глины. В ней нет ни одного камешка. Из этой глины, смешав ее с водой из реки, он слепил человеческую фигуру. Он обжигал ее в огне, пока глина не стала твердой. Тогда он спрятал Голема под землею.
– Почему? – спросил Дов.
– Почему, почему? – Господин Калман швырнул вилку с ножом и воздел руки к небу словно проверяя, не идет ли дождь. – Не надо меня об этом спрашивать, я никогда не делал Голема! В легенде говорится, что было так.
– А после?
– После он ходил вокруг того места, где лежал Голем, много-много раз, и все повторял одни и те же слова.
– Какие слова?
– Их никто не знает и не должен знать. Это колдовство, такими вещами запрещено заниматься.
– А как же рабби Ханина? – спросил Авром, покраснев. – Вместе с другим рабби они ночью, тайно создали теленка. Прямо так, из ничего. Он был в три раза меньше, чем обычный теленок, я сам читал об этом.
– Разве я тебе не говорил, что ты должен есть? – спросил отец язвительно. – Так я повторю. Ешь, сынок! И не забывай жевать, как следует, с закрытым ртом. – Он снова повернулся к Дову: – Легенда про Голема, который защитил евреев от врагов, очень красивая. Но это сказка. Только Предвечный, да святится Его Великое Имя, может защитить нас.
– Я знаю, – сказал Дов, – но я вовсе не хочу, чтобы Голем защищал нас, я хочу такого робота, чтобы считал за меня и изучал Тору.
Господин Калман вытер губы салфеткой.
– Считать за тебя Голем, может быть, и сможет. Но чтобы изучать Тору, надо иметь душу. А у Голема не может быть души, ты ведь уже знаешь, что глина души не имеет.
На этом он посчитал разговор оконченным и впал в задумчивость до конца обеда, когда полагалось сотворить молитву. Чистые детские голоса произносили на иврите слова благодарности, начинавшиеся бодрым стаккато:
Всесильный. Он узников Сиона
Осчастливил вниманием Своим
И в мечтателей превратил их.
С тех пор мы смеемся
И лишь о приятном беседуем.
Мелодия становилась все торжественнее. И, пока мы пели, в одном из садиков за окнами эхом отозвалась та же песня:
Верь Всемогущему.
Будь привержен Ему, и зло отыдет.
Во всю жизнь не увидишь
Горя и одиночества, детям твоим
Не грозит попрошайками стать.
Стоило родителям закрыть за собою дверь, как мальчишки разбушевались. Авром, по примеру Предвечного, не желал спать. Дов, во всем подражавший старшему брату, тоже решил бодрствовать.
– Отлично, – поддержала их я. – Можете сколько угодно не спать, но сперва – забирайтесь-ка в постели.
Они притащили к себе в комнату подушки со всей квартиры.
– Мы подложим их под спину. Чтобы сидеть в кровати, – объяснил Авром.
И только я расположилась почитать на диване в гостиной, как явился Симха. Рыжие волосенки его прилипли ко лбу, щеки были мокрыми от слез.
– Я хотел держать глаза открытыми, – пожаловался он, – но они сами закрываются. Авром говорит, что не примет меня больше в игру и что придет Голем и возьмет меня. И он забрал у меня подушки.
Я отложила книжку и прилегла на бок.
– Иди сюда. Мы с тобой обычные люди, нам ни к чему бодрствовать.
Он уютно устроился рядом, коротко вздохнул, словно всхлипнул, и тотчас же заснул у меня на руке. Мне казалось – я смотрю с большой высоты вниз и вижу себя и Симху – на уродливом диване, в голой комнате, освещенной яркой лампочкой. В этом было что-то жалкое, и мне стало стыдно. Как я сюда попала? Чего ищет в моих объятьях этот чужой ребенок? Я склонилась над Симхой. Ноздри его вздрагивали, но лицо было спокойным. Нежные веки, рыжие ресницы.
Симха Калман. Трехлетний малыш с локонами у висков. Иногда мне казалось, что борода вот-вот начнет пробиваться сквозь детскую кожу, казалось, что Симха родился бородатым, как его отец, отец его отца и все остальные предки.
Симха Калман. С какою радостью помогла бы я ему открыть мой мир, огромный мир за пределами тесной квартирки, короткой улицы и парка. Ему позволено видеть только Тору, Талмуд и молитвенники. А я научила бы его махать кораблям, проплывающим по Шельде. Днем повела бы его есть горячие вафли на площади Меир и смотреть кукольное представление в Погребке Пульчинеллы, а вечером – слушать игру звонаря с колокольни на Зеленой площади. Но я знала, что хочу невозможного. Симха обречен был существовать в пространстве, ограниченном двумя тысячами библейских локтей, о которых говорил Авром. И в этих границах должна была я любить его таким, каков он есть.
* * *
В доме моих родителей стоял большой ткацкий станок. Мама много лет назад заказала его в Швеции и получила ящик деталей, без схемы и руководства по сборке. По вечерам отец тщетно пытался соединить их между собою.
– Если бы ты хоть что-то об этом знала! – с упреком говорил он маме.
– Просто ты слаб в технике, – парировала она, критически глядя на результаты его усилий. – У тебя получается средневековое орудие пыток.
– Да-да… А ты, собственно, уверена, что заказывала именно ткацкий станок?
Через неделю он сдался.
