Кэтрин, не подозревая о возвращении мужа, стояла у окна спальни. Рядом с ней Эдвард заметил распахнутый ларец, в котором жена держала свои драгоценности и кошель с золотыми монетами. Обычно там хранилось около десяти фунтов золотом, но сейчас кошель был наполовину пуст.
Кэтрин опустила крышку ларца и заперла его на замок, продолжая задумчиво глядеть в окно.
– Кто к тебе приходил? – спросил Эдвард с порога.
– Никто, – вздрогнув от неожиданности, ответила она.
– Я сам видел, как из дома кто-то вышел!
– Да некому отсюда выходить, – возразила Кэтрин.
Эдвард растерянно уставился на жену. Будь она помоложе, он заподозрил бы ее в супружеской неверности. Неужели к ней и впрямь приходил Томас Форест?
– А где слуги?
– В собор ушли, там сегодня праздничное богослужение, – напомнила Кэтрин.
Шокли недоверчиво посмотрел на жену, размышляя, для чего она отпустила прислугу и осталась в одиночестве. Его продолжали терзать сомнения – подобная невозмутимость Кэтрин была совершенно несвойственна, – однако он ничего не сказал и, грузно ступая по лестнице, спустился в гостиную, где дал себе слово во что бы то ни стало разгадать причину необычного поведения жены: впервые в жизни она солгала мужу.
Два дня спустя Эдвард Шокли держал речь на собрании городского совета. Обычно он легко склонял чиновников на свою сторону, однако вот уже несколько месяцев не мог заручиться их поддержкой, несмотря на все просьбы, мольбы и настойчивые уговоры.
– Надо готовиться к войне с Испанией, – раз за разом повторял Шокли. – Собирать деньги и запасаться провиантом. Только так можно доказать, что мы – верные подданные ее величества.
Напряжение в стране неуклонно нарастало; в некоторых графствах зрела смута – лазутчики короля Филиппа подстрекали католиков на борьбу против Елизаветы. Королева, стремясь подавить недовольство своих подданных, обязала католиков платить штрафы за отказ посещать англиканское богослужение; Фрэнсис Уолсингем[40] раскинул по стране и за рубежом широкую сеть осведомителей, выведывая и расстраивая козни врагов Елизаветы.
Однако жителей Сарума это не волновало.
Итак, Эдвард Шокли снова произнес зажигательную речь в совете и обрадовался, заметив одобрительные кивки слушателей.
Затем слово взял один из почтенных горожан:
– Войны – занятие разорительное, а потому и говорить о них не следует.
– Если испанцы пойдут на нас войной, то… – возмущенно воскликнул Шокли.
– То у нас есть оружие, – оборвал его горожанин.
На этом обсуждение закончилось.
В городском арсенале хранились древние пики и проржавевшие мечи.
Эдвард уныло покачал головой – убедить ему никого не удалось.
Зажигательная речь Эдварда, однако же, возымела неожиданное воздействие на жителей Сарума. Три дня спустя к нему явились просители из Уилтона.
– Мы живем по соседству с Джоном Муди, – объяснили они. – По нашему разумению, тебе не стоит больше вести с ним дела.
– Почему это? – удивился Эдвард.
– Он католик.
– Но ведь он соблюдает все установления Англиканской церкви! – возразил он.
Действительно, ему стоило немалых трудов убедить Джона в том, что посещение англиканских богослужений, вопреки настояниям иезуитов, не представляет собой ни греха, ни отступления от католической веры.
– Католики – предатели, они против королевы худое замышляют, – заявили просители.
Эдвард вперил в них гневный взор: хотя Елизавета и проявляла завидную терпимость в вопросах религиозных убеждений, обвинение в государственной измене было гораздо серьезнее.
– Джон Муди будет управлять моими делами до тех пор, пока ему не надоест, – ответил он просителям.
На следующий день Эдвард предупредил шурина о грозящей опасности и заверил его, что не оставит в беде.
Похоже, Англии предстояла тревожная зима.
Впрочем, тревогу несколько развеяло событие, доставившее Эдварду огромное наслаждение.
Джайлз Форест, явно что-то замышляя, пригласил Эдварда Шокли в имение графа Пемброка, где давала представление заезжая труппа актеров.
Эдвард с готовностью согласился – в Уилтон-Хаусе он никогда прежде не бывал.
Величественный особняк привел Эдварда в восхищение.
– Он очень похож на Несравненный дворец[41], – сказал Джайлз. – Говорят, его строили по рисункам самого Гольбейна.
Над внушительным серым особняком высилась квадратная башня; с одной стороны был разбит роскошный сад, откуда открывался замечательный вид на долину реки Наддер.
Шокли знал графа Пемброка лишь по редким встречам в Солсбери, и ему было любопытно взглянуть на вельможу в домашней обстановке.
– Нынешний граф Пемброк славится своей ученостью, не то что его отец, – напомнил Джайлз.
Действительно, Уильям Герберт, первый граф Пемброк, один из самых влиятельных людей королевства, грамоте не разумел.
– А жена – покровительница поэтов. Ею все восторгаются.
Генри Герберт, вначале опрометчиво взявший в жены сестру несчастной леди Джейн Грей, вторым браком женился на Кэтрин Тальбот, дочери графа Шрусбери, а после ее смерти – на шестнадцатилетней Мэри Сидни.
– Граф Пемброк на двадцать лет старше жены, но их брак оказался очень удачным, – пояснил Джайлз. – Супруги живут в роскоши.
В Уилтон-Хаусе держали двести ливрейных лакеев.
Мэри Сидни не принесла богатого приданого, но была племянницей фаворита королевы, Роберта Дадли, графа Лестера. Брат Мэ ри, сэр Филип Сидни, был придворным вельможей, воином и поэтом. В Уилтон-Хаус стекались знаменитые драматурги и литераторы Елизаветинской эпохи.
Вот и сейчас в особняке собралось замечательное общество – здесь были и Тинны из Лонглита, и Хангерфорды, и Горджи, владельцы великолепного замка Лонгфорд, близ Кларендонского леса. Эдвард Шокли поначалу робел – он редко встречался с аристократами, – но потом с увлечением втянулся в разговор.
Беседа шла об Эдмунде Спенсере и его поэме «Пастуший календарь», посвященной Филипу Сидни.
– Сидни попал в немилость при дворе, поэтому все лето провел у сестры, – вздохнул какой-то вельможа. – Говорят, сейчас он пишет новую поэму под названием «Аркадия»…
Эдвард, человек образованный, мог поддержать ученую беседу. Вдобавок теперь он лучше понимал странное поведение Джайлза Фореста. У некоторых создавалось впечатление, что учтивый и обходительный юноша немного не в себе, – он изъяснялся с такой изощренной вычурностью, что собеседники с трудом улавливали смысл его речей.
– Касательно моих стараний о призрении бедноты, мистер Шокли, не следует заблуждаться в их цели либо превратно истолковывать мою щедрость; я щедр на труды и силен трудами, хотя равно далек как от расточительности, так и от скаредности, и силы свои всенепременно стараюсь направлять к стезе приумножения возможностей создания условий для труда бедняков, что, по моему разумению, есть благое деяние, и за него воздастся сполна, – однажды заявил юный Форест.
Шокли изумленно покачал головой и попросил Джайлза выражать свои мысли проще.
Сейчас, в Уилтон-Хаусе, Шокли заметил, что многие юноши из Оксфорда изъяснялись так же вычурно; самый пустячный предмет разговора – будь то новое лакомство, погода или породистый скакун – превращался в премудрый дискурс, а серьезные темы, к примеру вопросы политики или государственного управления, обсуждались шутливо и поверхностно; собеседников больше занимали причудливые словесные игры.
Виной тому был роман Джона Лили «Эвфуэс, или Анатомия остроумия», пользовавшийся невероятным успехом у молодежи.
– Мы чтим его, как Священное Писание, – заявил Шокли один из разодетых юнцов.
Преувеличенно изысканные манеры молодых людей забавляли Эдварда, но сами юноши ему понравились: они писали сонеты, подражая великому Франческо Петрарке, и оттачивали воинское мастерство, особенно стрельбу из лука.
– Это укрепляет тело, – объясняли они. – Ведь в человеке все должно быть прекрасно – и тело, и разум.
Актеры представили зрителям какую-то историческую пьесу, а после спектакля Эдвард удостоился чести встретиться с графом Пемброком.
Генри Герберт, мужчина средних лет, с благородным одухотворенным лицом, был владельцем обширных угодий и наместником графства Уилтшир; под его началом находились войска графства и мировые судьи.
– Вы тот самый мистер Шокли, который единственный в Солсбери готов сражаться с врагами? – с теплой улыбкой осведомился граф Пемброк.
Эдвард зарделся от удовольствия.
От одного из гостей он узнал, что граф – великий знаток геральдики, а потому рассказал о новом гербе Форестов. Пемброк, выслушав описание, фыркнул и расхохотался. Эдвард так и не понял почему.
Вечером, по пути домой, Шокли показалось, что Джайлз Форест не спешит расставаться, затягивая прощание. А вдруг поездка в Уилтон-Хаус была лишь удобным предлогом выманить Эдварда из дому? Он задумчиво посмотрел на Джайлза: неужели юноша пойдет на то, чтобы устроить тайное свидание отца с Кэтрин? Впрочем, от Форестов всего можно ожидать. Эдвард торопливо распрощался с Джайлзом и уехал, не давая юноше опомниться.
